Но, когда Роуз появилась, я постарался не думать об этом. Я старался сфокусироваться на том, что нам надо поговорить и разрешить хоть какие-то вопросы. В конце концов, даже хоть она и полностью поглощена семьей и Скорпиусом, я все равно ей в итоге понадоблюсь. И я должен был сделать так, чтобы я был на месте.

Когда она аппарировала, она выглядела нормально. Я не видел ее несколько дней, но теперь ее глаза яснее, чем были, и она даже не выглядит так, будто недавно плакала. Ее волосы почти уложены, и выглядит она довольно обычно. Я почти ожидал, что Скорпиус будет с ней, потому что, как оказалось, она не может прожить и нескольких минут, не держась за его руку. Как будто она действительно отпускала его от себя только разве что поссать, и он, наверное, действительно любит ее, раз терпит все это. Думаю, это хорошо, но на это все равно странно смотреть. Роуз всегда была очень независимой, но, когда дело доходит до Скорпиуса, все это тут же испаряется. Неудивительно, что ей было так хреново, когда они расстались: она ведет себя так, будто дышать без него не может. На самом деле я бы поставил на то, что они, наверное, в итоге сделают что-нибудь идиотское: сбегут и поженятся в тайне.

Так что, да, я был удивлен, что она пришла одна.

– Где Скорпиус? – спросил я сразу же после того, как предложил ей чай, который приготовил (это у меня от мамы, не знаю, она по любому поводу делает чай).

– Он на тренировке, – Роуз берет чай и идет за мной в гостиную. Она дует на него, и кажется, что она изо всех сил старается быть «нормальной».

– Он вернулся в Татсхилл? – если так, то я впервые об этом слышу. И не могу представить, что Роуз не убежала вслед за ним.

Но, как оказалось, не уехал. Не навсегда.

– Только на тренировку. Просто съездит и вернется домой.

Домой.

А где конкретно дом Скорпиуса? Когда я в последний раз проверял, у него был коттедж в Татсхилле и поместье на шотландской границе. Ни в одно из этих мест нельзя «вернуться» к Роуз, так что я не понимаю, почему она говорит, что он сделает это, если только он неофициально не переехал в дом ее матери.

Я не спросил, поэтому все еще не знаю подробностей. Каким-то образом мы не стали конкретно прояснять этот вопрос. Это как будто забылось, пока Роуз отпивала чай.

– Мне жаль, что я рассердилась на тебя, – быстро сказала она, и это прозвучало как раз как такое извинение, какое вы получаете от Роуз: быстрое и напряженное. Она не профессионал в области извинений, так что я многого и не ждал. Уже один факт, что она вообще извинилась, много значит сам по себе. Но все, о чем я мог думать, так о том, что это мне нужно извиняться.

Роуз все продолжала, то опуская, то снова поднимая глаза:

– Я… я не знала, что мне еще делать, – она нахмурилась, выглядя так, словно ей стыдно за себя, отчего мне стало в миллион раз хуже.

– Роуз, это… Ладно, – я пожал плечами. – Это нормально.

– Но это ненормально, – настаивала она, хмурясь еще глубже. – Я не должна была так реагировать. Мне жаль.

И потом она снова принялась извиняться.

И я больше не могу это выносить.

– Я должен тебе что-то сказать.

Я сразу же по ее лицу увидел, что она поняла, что что-то не так. Она видела по моему лицу, что я собираюсь сказать что-то важное. И ей не хотелось это слышать. Но я все равно ей рассказал.

Я рассказал ей все. Рассказал, что ее отец был там только потому, что я попал в беду. Я рассказал, что допустил до пятнадцати гребаных ошибок. Я сказал, что заклятье, которое попало в ее отца, предназначалось мне. И когда я рассказал ей это, она просто положила голову на свои руки и несколько минут смотрела в стол, прежде чем снова посмотреть на меня, и в ее глазах стояли слезы.

– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросила она, и я видел, что она изо всех сил старалась не плакать, но ей это не удавалось.

Я не знал, что ответить. Поэтому просто покачал головой.

– Я подумал, ты должна это знать…

– Ты не должен был говорить… – слезы потекли. – Я не хотела этого знать…

Мне стало дерьмово. Хуже, чем я когда-либо чувствовал себя в жизни. Это было ужасно. Это был не первый раз, когда я видел Роуз плачущей. Я много раз за эти годы видел, как она плакала, но обычно ее слезы были фальшивыми. Но эти фальшивыми не были. Эти слезы были настоящими, отчаянными, слезами. И я понятия не имел, что думать.

Так что я просто сидел и смотрел, как она плачет. И я ничего не говорил, потому что я гребаный трусливый ублюдок. А потом все стало еще хуже.

Из задней части квартиры раздался громкий хлопающий звук, а потом из коридора донесся чересчур знакомый нам голос, за которым следовали звуки шагов.

– Я думала, мы встречаемся в пять…

Голос Элизабет умолк сразу же, как она вошла в гостиную и резко остановилась. Она сначала посмотрела на Роуз, которая смотрела на нее. Потом она оглянулась на меня, и по ее лицу читалось, что она не знала, какого черта теперь делать или говорить. Так что она просто стояла там и пыталась делать вид (неудачно), что ничего особенного не происходит.

– О, Роуз, привет…

Роуз не ответила сразу. Она смотрела на нее с каменным выражением лица, слезы ее моментально высохли. Потом она покачала головой.

– Я так и знала… – пробормотала она. А потом повторила чуть громче. – Я так и знала.

В тот момент я не знал конкретно, что именно она знала, но я вполне легко мог догадаться.

– Не могу поверить, что так можно было со мной поступить… – сначала я не понял, к кому она обращается, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду нас обоих.