– Роуз… – попыталась заговорить Элизабет, но Роуз посмотрела на нее с такой ненавистью, что слова замерли у нее на губах.

– Вы оба, – ядовито выплюнула она, – из всех людей на свете, вы не имели права мне лгать.

Было очевидно, что она точно знает, что происходит, и никому из нас не нужно было это уточнять. Но Элизабет ответила, и ей точно не было так же тошно, как мне:

– Тебе никто не лгал, Роуз.

– Нет, вы лгали! – Роуз поставила чашку на стол и встала. Ее лицо было красным от гнева, но по крайней мере хоть слез больше не было. – Умолчать – все равно, что солгать! Ты ведь считалась моей лучшей подругой!

– Слушай, ты, конечно, расстроена…

– Ой, да брось, – выплюнула Роуз. Она еще раз с ненавистью посмотрела на Элизабет, а потом повернулась ко мне. – Надеюсь, ты теперь счастлив, раз твоя совесть очистилась.

Больше она никому из нас ничего не сказала. Она просто выхватила палочку из кармана куртки и дизаппарировала на месте.

И тогда плакать начал я.

Я не собирался. Я ненавижу плакать. Особенно я не люблю это, когда рядом женщины. Но я не мог остановиться. И в любом случае, это был не первый раз, когда я плакал рядом с Элизабет за последние несколько дней. Но, как и во все остальные разы, я чувствовал себя полным идиотом. Но она не обратила особого внимания, просто приобняла меня и села рядом со мной на диване.

Элизабет знала всю правду с первого же дня, как все случилось. После того, как я вернулся из Ирландии, я пошел к Элизабет и рассказал ей все. Я в тот день был развалиной, и теперь я снова развалился, после того, как Роуз дизаппарировала. Ну и сверх того, меня тошнило до смерти, и я чувствовал себя полностью и смертельно беспомощным.

– Я рассказал ей, – задыхаясь, выдавил я, отчаянно пытаясь остановить слезы. Элизабет ничего не сказала, просто сочувственно кивнула, поглаживая меня по спине. – И теперь она знает о нас…

И я подумал, что, если она хочет, то может пойти и рассказать хоть всему миру. Нам с Элизабет настанет полный пиздец, но мне было плевать. Почему-то я не думал, что она это сделает, но она вполне могла. Не знаю. Что она скажет, я не знаю, потому что я сам неуверен, что мы с Элизабет такое. Все началось как что-то веселое и беззаботное, но потом постепенно это превратилось во что-то большее, мне кажется. И это меня немного пугает.

Элизабет не настолько взволнована, как я.

– Она будет в порядке, – разумно сказала она.

– Она думает, что мы ей лгали.

– Мы ей не лгали, – она нахмурилась и покачала головой. – Послушай, – медленно сказала она, и у меня появилось ощущение, что она пытается меня не оскорбить или что-то вроде. – Я люблю Роуз, ладно? Но она так же хорошо, как и я, знает, что мы с ней не лучшие друзья, – я не понял, о чем она, и она это явно увидела, потому что объяснилась. – Мы были такими, да. Но теперь мы едва друг с другом говорим. Я люблю ее до смерти, но теперь мы говорим, только когда она время от времени приезжает домой на праздники. И даже тогда нам приходится заставлять друг друга общаться, – она пожала плечами. – Некоторые вещи меняются, понимаешь?

– Но мы должны были ей сказать…

– Она сама нам ничего не говорит, – резонно запротестовала Элизабет. – По крайней мере немного. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что у Роуз нет времени ни на кого, кроме Скорпиуса. Теперь он ее лучший друг – не я и не ты.

И это словно попало в яблочко. Кажется, я никогда раньше не думал об этом. Я знал, конечно, что все у нас не по-старому. Пока мы росли, не было ничего на свете, что я не рассказал бы Роуз. Она знала все мои секреты, а я знал ее. И так оставалось, даже когда совсем детство прошло. Даже в Хогвартсе мы все еще были настолько близки. Но все начало меняться, когда появился Скорпиус, особенно когда у них все стало серьезно. К началу седьмого курса мы с Роуз едва-едва болтали время от времени за пределами общей гостиной и все такое. Мы больше не сидели вместе на занятиях и обедах, потому что она всегда сидела со Скорпиусом, и мы не проводили часы, пересказывая друг другу секреты и мельчайшие подробности жизни. Мы со Скорпиусом не очень поладили, так что, наверное, в этом тоже дело. Не то чтобы он мне не нравился, нет, но мы просто не лучшие приятели. Роуз всегда этого хотела, но, думаю, когда она поняла, что этого не будет, она решила, что ей надо выбирать. Ну, и вы сами понимаете, кого она выбрала.

А когда она уехала в Ирландию, все совсем изменилось.

Она снова стала немного сумасшедшей. Она все время была в депрессии и все время ныла, и каждый раз, когда она писала письма, там были одна депрессия и нытье. Так что я большую их часть игнорировал. У нас были разные жизни. У нее школа, Ирландия и Скорпиус, у меня – работа, Лондон и Элизабет.

Может быть, мы действительно больше друг другу не нужны.

Может быть, люди вырастают и отдаляются друг от друга, и, наверное, это случилось со мной и Роуз. И с Роуз и Элизабет. Но это не меняет того, что я убил ее отца. Это остается, и это постоянно крутится у меня в голове.

И это сводит меня с ума.

В тот же вечер, когда я рассказал Роуз правду, я сказал Элизабет, что ухожу с работы. Я постоянно думал об этом с той же секунды, как умер мой дядя, но Элизабет была первой, кому я об этом рассказал. Я думаю, что реакция Роуз окончательно меня убедила, и я не мог решить, пока не увидел, как она плачет, сидя в моей гостиной. Элизабет не говорила об этом много. Она спросила, уверен ли я, но не пыталась отговорить. Я почти ожидал от нее этого, так что был удивлен, что она не стала этого делать. Она не казалась вдохновленной новостями, но она не была шокирована. Она просто поцеловала меня и сказала, что я должен убедиться, что я совершенно уверен, прежде чем что-то делать.