— Перестань, — решительно сказал он.

Но она действительно была серьезна. Тупая боль вертелась в животе, и она неподвижно смотрела в воздух перед собой.

— Это сломает ему жизнь, — серьезно сказала она.

Но Рон лишь пожал плечами и начал извергать скопившийся в нем гнев:

— Ну, может, это преподаст ему парочку уроков! Это его собственная вина, что он был настолько тупым!

— Он не тупой, — тут же выкрикнула она в ответ. Хотя она знала, что он имел в виду, ее всегда особенно задевало, когда кто-нибудь называл ее детей тупыми, особенно Хьюго. Она чувствовала, что Хьюго всегда доставалось меньше в разных ситуациях. Школа была одной из таких ситуаций. Он никогда не был таким одаренным, как Роуз. Роуз иногда была слишком умна для своего же блага, и еще ребенком она выучивала теории и концепции далеко за пределами понимания детей ее возраста. Хьюго же, напротив, был совершенно средним в учебе. Ребенком он развивался совершенно нормальным и совершенно нормально и среднестатистически постигал новое. Он совсем не был тупым, но ему приходилось тяжело работать, чтобы добиться всего, что он получил. Он мог получать хорошие оценки, но ему это было тяжело и действительно приходилось упорно трудиться, в то время, как Роуз прошла через это с такой же легкостью, с какой спала и дышала. Это уже само по себе было плохо, но стало еще хуже, когда стало ясно, что из Лэндона тоже растет вундеркинд. Она всегда боялась, что, как средний ребенок, он затеряется среди остальных, а потому довольно чувствительно воспринимала грубости в его адрес.

Рона же несколько не волновали грубости, и его лицо с каждой секундой краснело все больше.

— Чем же ты объяснишь это, раз он не туп? — он указал на пергамент в ее руке.

Она вздохнула, все еще стараясь переварить эту информацию.

— Он ошибся, — тихо сказала она. — Ошибки случаются…

— Ошибка, вызванная тупостью, — прорычал он. — Такие ошибки случаются с теми, кто не знает ответственности.

Она долго ничего не говорила, лишь буравила его взглядом. Она была одновременно опустошена и задета его словами. Наконец, она собралась и вызывающе приподняла брови:

— Да неужели? Может, ты хотел трех детей? Потому что я не помню, чтобы это было частью нашего плана.

Он расстреливал ее взглядом, потому что знал, что она была права. Они никогда не планировали трех детей. В плане их было двое, с самого начала. Они оба были настроены на это, с той же секунды, как в первый раз обсудили их будущую семейную жизнь. Двое. Один мальчик, одна девочка. И все. Их никогда не должно было быть трое. Особенно не тогда, когда им почти сорок. Но что он мог сказать? Он не мог признаться, что она была права, ему это религия не позволяла.

— Но нам было не семнадцать, верно? — ответил он, в таком же вызове приподнимая свои брови. Он не был уверен, что чего-то этим добился, но так он себя лучше почувствовал.

— Могло бы и в семнадцать, — серьезно ответила она, и он не смог сдержать саркастического смешка, который тут же из него вырвался.

— Сомнительно, — легко закатил он глаза. — Учитывая, что почти все свое семнадцатилетие ты ненавидела меня то по одной причине, то по другой.

Она покачала головой, не обращая на него внимания. Она не собиралась спорить о том, что случилось с ними, когда они были подростками. Не теперь, когда у них разгорался другой кризис. Она хотела плакать, но не могла сделать ничего, кроме как покачать головой.

— Что мы будем делать?

— Мы ничего не будем делать, — резко ответил он. — Он сам в это влез, пусть сам и выпутывается.

— Он — наш сын, — неверующе выкрикнула она в ответ.

— Который, как оказалось, уже достаточно подрос, чтобы заводить своих, — легко закончил он за нее.

— Я не собираюсь позволять вот так портить ему жизнь, — она снова посмотрела на письмо и почувствовала, как ее сердце разрывается при виде этих слов. — Я не позволю портить ему…

Рон не верил, что она сама слышит слова, которые произносит. Он никогда не слышал, чтобы она так говорила, и точно не ожидал, что она начнет делать настолько смешные предложения.

— Ну и что ты думаешь, мы можем сделать? — многозначительно спросил он, отказываясь потакать ей. — Заплатить девчонке, чтобы она исчезла? Или заплатить, чтобы она избавилась от ребенка? Или заплатить ей, чтоб молчала? Я имею в виду, что ты на самом деле думаешь сделать?

Она не знала и сказала ему об этом. Но черта с два она позволит одной единственной ошибке разрушить будущее ее сына и всю его жизнь. Он был ее ребенком, и она не позволит ему испортить свою жизнь. Только не тогда, когда она может помочь.

— Я не знаю, что мы можем сделать, — тихо призналась она. — Но мы об этом позаботимся.

— Ты спятила, — он недоверчиво покачал головой. — Ты сама слышишь, что говоришь? И кто вообще эта девчонка? Я никогда о ней не слышал.

Мария Мартинес. Гермиона тоже не слышала о ней. Она ничего о ней не знала, и ей не особенно хотелось знать. Чем меньше она о ней знает, тем лучше. Но часть ее волновалась о том, что Рон мог быть прав. Что эта девушка могла специально это сделать… Ей не нравилось думать, что кто-то может быть настолько отвратителен, но она предполагала, что он мог быть прав — девушка может очень много от этого получить.