«Ну вот, значит, и я кому-то понадобилась», – невесело покачала она головой. Повернуть назад ей, однако, и в голову не пришло. Не в се характере было избегать опасности. Женевьева спокойно прошла мимо парадного и, когда сзади послышались быстрые, еле слышные шаги, звук которых скрадывался снегом, резко обернулась и пошла навстречу преследователю. Женский силуэт в предрассветной мгле показался ей знакомым. Впрочем, в неверных бликах, отбрасываемых новорожденным снегом, немудрено и ошибиться.

– Женевьева… – тихо произнесла женщина, когда они поравнялись.

– Зоя? – поразилась Лагранж. – Что ты здесь делаешь в такую пору?

– Жду тебя, – просто ответила Зоя Алексеевна.

– Всю ночь?

– Я знала, что ты сегодня дежуришь у контейнера… там. Но не знала, когда закончишь.

– Позвонила бы… – вырвалось у Женевьевы, но она тотчас прикусила язык.

– Звонила, – вздохнула Зоя. – С самого вечера, много раз. Сначала из дому, потом, когда уложила Андрюшку, – из каждого уличного видео. Ты не отвечала, опять что-то на линии. Случайные помехи… Похоже, весь мир сошел с ума. Или я, по крайней мере, – добавила она. – Мобильник – хоть выброси.

– У тебя зуб на зуб не попадет, – сказала Женевьева. – Пойдем ко мне?

– Пойдем, – согласилась Зоя.

Женевьева взяла ее под руку, и они пошли рядом по пустынной улице, удаляясь от купола.

– Послушай, почему ты не пришла ко мне прямо домой? – через несколько шагов нарушила молчание Женевьева. – Ты же знаешь, дверь у меня никогда не запирается.

– Знаю, – кивнула Зоя. – Было время, мы заходили к тебе с Сергеем в любое время дня и ночи.

– Подождала бы.

– Ты же знаешь, Женевьева, – покачала головой Зоя, – не к тебе мне нужно.

Лагранж промолчала.

– Как он сегодня? – спросила Зоя с робкой надеждой. – Есть улучшение?

– Трудно сказать. В нескольких словах не объяснишь.

– А ты попробуй, подруга, – невесело усмехнулась Зоя. – Я понятливая. Что молчишь?

– Сначала согрейся, в себя приди, – посмотрела не нее Женевьева. – На тебе лица нет.

Старенькая пневмокапсула с протяжным шумом затормозила на сорок четвертом этаже.

– Никак не привыкну к этой допотопщине, – пожаловалась Женевьева, выходя из кабины. – Уши каждый раз закладывает.

– Смени жилье, – сказала Зоя. – Тебе сколько раз предлагали квартиру поближе к работе.

– Ты же знаешь, я, как кошка, к району привыкаю, – виновато улыбнулась Женевьева. – И потом, я люблю эти старые дома. Они хранят какой-то особый уют, в них обитают старые духи, живет дыхание протекших столетий…

Они обменивались ничего не значащими фразами, инстинктивно оттягивая тягостный для обеих разговор. Толкнув дверь, Женевьева первой пропустила Зою, затем вошла в квартиру сама, не зажигая света. За окнами вставал тусклый рассвет, все в комнате казалось зыбким, нереальным. Не сговариваясь, женщины присели на разных краешках софы, они напоминали два одноименных электрических заряда, отталкивающих друг друга.

– Давненько я у тебя не была, – заметила Зоя, оглядываясь. – Ничего не изменилось.

– Редко заходишь.

– Редко приглашаешь.

– Хочешь, сварю кофе? – перевела разговор Женевьева.

– Я не кофе пить пришла, – махнула рукой Зоя.

– А я без кофе помираю. – Женевьева поднялась, вышла на кухню и через короткое время вернулась с подносом, на котором дымились две чашки ароматного напитка.

Зоя сидела в той же позе – словно нахохлившаяся птица, уставившись в одну точку.

– Теперь все? – подняла голову Зоя, когда Женевьева поставила перед ней чашку, над которой закручивался легкий парок. – Программа твоего гостеприимства завершена?

– Не понимаю…

– Скажи мне, Женевьева… Во имя наше дружбы… во имя Сергея. Знаешь, он о тебе говорил в самый последний день на Земле, перед стартом «Анастасии». Ты сама не знаешь, как тепло он к тебе относился… Ой, я не то говорю, мысли путаются. Женевьева, объясни: что происходит?

– Выпей кофе, тебя знобит, – кивнула Женевьева на низенький столик.

Зоя, не глядя, взяла чашку и сделал глоток. Этот жест, быстрый и порывистый, чем-то напомнил Женевьеве прежнюю бесшабашную Зойку, когда они дружили втроем. Женевьева, что греха таить, была неравнодушна к статному кареглазому слушателю Звездной академии. Впрочем, об этом, похоже, не узнала ни одна душа в мире. Может, из-за того давнего чувства она и осталась на всю жизнь одинокой?

На Зою она смотрела с болью и состраданием: глубокие утренние тени очень старили ее. Женевьеве подумалось, что такой Зоя должна стать добрый десяток лет спустя.