Марья едва скрыла улыбку, увидев Бода, лежащего рядом с мирно спящей Анной: так озабочен он был. Заботливо укутала племянницу, подоткнув пуховое одеяльце со всех сторон, и тоже, как сговорившись с Кондратом, приказала Боду, у которого из-под синяков проступили пятна краски на щеках, не шалить, а постараться уснуть, чтобы набраться сил.

Бод никогда не мог забыть эти часы, проведённые рядом с Анной в светлице.

Он уже не замечал своих болей: он думал только о том, как справиться с огнём, разливавшимся по жилам. Все мудрые слова и заклинания, такие могущественные в стенах храмов, где не было женщин, сейчас оказались никчемными пустыми причитаниями. Он пробовал задерживать дыхание до тех пор, пока испуганное сердце не начинало вопить, призывая к милости. Он попытался заняться своими ранами - что было очень кстати, - шептанием и заговорами помочь телу справиться с недугом. Но какие там раны! Мысли крутились вокруг женского тёплого тела, лежавшего в вершке от чародея.

"Если это и есть пророчество цыганки о том, что Анна лишит меня сил и оставит одного, то оно прямо сейчас и сбывается - так точно и аккуратно, как я плачу налоги" - думал Бод, и утешал себя тем, что ведь так и звучало его сокровенное желание: быть рядом с этой женщиной.

Как говорил один мудрец? "Думайте, чего желаете, ибо вы можете получить это". "Ну, хорошо, - широко улыбался в тишине светлицы Бод, - теперь я точно знаю, чего пожелать мне дальше!" И смотрел, повернув голову, на спящую Анну, закутанную до самой шеи - в светлице было холодно. Вскоре и он заснул, поддавшись её мерному тихому дыханию: он был ещё очень слаб. Любое сильное чародейство, как любая серьёзная и тяжёлая работа, изнуряли. И это было справедливо, иначе мир погряз бы в колдовстве и магии. Бод двое суток умудрился удерживаться на тонкой, как волос, границе между жизнью и смертью. А теперь он спал.

...Анна пробудилась легко, и сразу открыла глаза: где он? А он лежал

рядом - живой, крепко спящий. Анна боялась вылезать из под тёплой перинки. Только повернулась на бок, чтобы лучше видеть милого. Потом, счастливая, спрятала лицо, зарывшись замёрзшим носиком под мужское плечо и, трепеща ноздрями, упивалась крепким свежим, как будто можжевеловым духом, исходившим от него, и радовалась, и удивлялась.

Но пора спускаться вниз.

Анна, вздохнув, ещё раз взглянула на бортника в страшных синяках и ссадинах. Прихватила свою перинку и ушла из верхней светлицы.

Неизвестно, что думали хозяин с хозяйкой, но, видя сиявшую тихую Анну, были рады тому, что, словно ловкий Лель*, помогают этим двоим обрести своё счастье.

Долгий сон вернул чародею силы.

Анна поднялась в светлицу, стремительно и плавно прошла к постели Бода, остановилась рядом. Бод сидел, боясь протянуть к ней руки. Анна помнила, как во время их волшебной встречи у груши он, сладко жмуря глаза, принимал её осторожные ласки, а руки держал, будто упирался в невидимый оттуда, изнутри, ствол великого древа. Она была благодарна ему за это, и смелела с каждым новым свиданием. Теперь она сама хотела оказаться в кольце его рук.

– Обними меня!

– Да?

– Да, обними, прошу. И пригрей меня на груди. Вот так. Спасибо тебе!

– Останешься?

– Сейчас - нет.

– ?!

– На лице твоём написано и даже нацарапано, что рано тревожить тебя.

– Ух! Писали на мне, как на сафьяне, старательно и долго - выводили каждую букву! А ты читать умеешь?

– Конечно, такие знаки кто же не разберёт: вот этот говорит, что нечего пристально смотреть на меня, глаз тоже иногда отдыхать должен.

– Попробуй, запрети ему, он мне неподвластен: сам выбрал, на что смотреть, причём так усерден - не соблюдает ни постов, ни праздников.

Анна тихо смеялась, и закрывала ладошками его глаза.

– А эта царапина означает, что зря не берёг лицо, сейчас бы целовала тебя, а вот продырявленного - не буду.

– Так помоги же мне хотя бы из сострадания! Прошу, зашей мои дыры, сквозь них из тела может выйти душа.

– Ты правда хочешь, чтобы я их зашила? У меня есть подходящая игла, и золотую нить для тебя я не пожалею.

– Да, зашей их золотой нитью, лада моя, а сверху сделай богатую вышивку, чтобы люди не пугались.

Анна никогда ещё так не хохотала. Как хорошо ей с чародеем!

– Но тогда ты не сохранишь своё лицо, его схватят на первой же ярмарке, перепутав с золотым шитьём, - я же мастерица.

– Моим лицом украсят церковные облачения? Раз так, я попрошу тебя каждый день бывать в церкви, и не в бабинце*, нет, - как хочешь, но протолкайся в первый ряд и стань перед вельможными панами. Только тогда я смогу утешить хотя бы глаза свои. Ой, нет!
– Бод сделал испуганное лицо: - Не становись в первый ряд! А то не до молитвы будет всем мужчинам!
– И они с Анной опять прыснули от смеха.

По ступенькам широких дробин* наверх к ним осмелились сунуться двойняшки. Лизавета взобралась первая, личико её было серьёзно: она не помнила маму такой весёлой. За ней шаг в шаг прибыла Катерина и бросилась к Анне.

Девочки обняли Анну, смотрели снизу вверх, и поняли, что печальная тихая мама теперь весела и счастлива, и даже смеётся, как смеются они с подружками, заигравшись и расшалившись.

Тогда дети перевели взор на Бода, скромно сидевшего на постели.

– Ты так сильно любишь маму?
– прямо спросила Катерина.