— Ты что же, шлюха, возомнила, что я не знаю, куда ты уходишь и чем занимаешься в ванной, наплевав и на меня, и на сына?.. Рукоблудие, да?.. Прелесть. Хотя я давно уже все о тебе знал, но только делал вид, что не замечаю твоей протравленности своей болезнью. А поначалу я гадал, почему ты такая никакая вообще в постели?.. А тут у нее тайная эротическая мечта, оказывается, кроме которой ее ничто не заводит. Да я давно знаю о твоем старом белобрысом козле, которого ты глазами раздеваешь и пожираешь голодным взглядом. Я надеялся, что еще что-то можно исправить, поэтому и молчал до сих пор. Что тебя можно исправить. Но ты безнадежная дрянь, как сказал твой папочка, еще с подросткового возраста. Ну, Лесечка, тосковала, что любимый — запретная тема в семье, ведь тебе нравилось чувствовать себя живой, глядя ему в глазки, правда? Так давай поговорим о нем. Как ты мечтаешь, чтобы он тебя? В рот или в задницу?.. Что в нем такого, чего нет у меня, а?..

— В тебе ничего нет. Ты — никчемный неудачник. А в его глазах отражается моя Вселенная. Убей меня, но ты этого не изменишь…

И Максим бил меня. Таскал за волосы по кровати, прежде чем изнасиловать, убеждая представлять Ройса вместо него. Дескать только тогда мое поганое нутро успокоится. Больше так не могло продолжаться. Мальчик из „Старбакса“ стал пьяным чудовищем, родители вмешиваться не станут, а Андрей слишком мал. Я должна была умереть для этой семьи. Умереть навсегда…

У меня оставалось 22 дня до побега. Я все рассчитала за считанные секунды, размазывая слезы и тушь в душе, желая стать маленькой, никчемной и просто умереть… Я улечу куда-нибудь в Женеву, и там либо научусь жить по-новому, либо сгину. На жизнь в неволе меня уже не осталось…

15 июля.

Произошло кое-что… Почтальон доставил письмо от Ровера Ройса сегодня в полдень. Он приглашал меня поговорить. Скрывая торжествующую улыбку, я знала, что пусть маршрут и изменился с Женевы на Перт, теперь во всем этом есть какой-то смысл…

29 июля.

Я сказала всем, что улетаю в Женеву. Отдохнуть. Сказала, что нужно побыть одной, проветрить мысли. Билет на рейс до Швейцарии у меня, действительно, имелся в наличии, а оттуда я собиралась прямиком в Австралию. Леся Виноградова официально погибнет в Женеве, в автокатастрофе. И я заживу под именем Лэйси Ройс…

8 августа.

Мы встретились у входа в недорогое кафе Перта и долго разговаривали. В этот разговор я вложила, кажется, всю душу, и он пригласил меня на эпизодическую роль в своем новом фильме. Это ничего не обещает, но и намного больше, чем просто ничего… Писать мне сейчас совсем некогда. Прости меня, дорогой дневник, кажется, я начинаю жить, а не существовать, и у меня просто не остается время на выписывание эмоций. Пока…

10 сентября. Официальный день смерти Леси Виноградовой.

В трубке раздаются мерные гудки. Телефон берет мама.

— Да?

— Это Леся. Я не вернусь. Позаботься об Андрее. Для Максима я умерла в автокатастрофе. Не подведи меня. Жизнь с вами всеми была кромешным адом, но я всплыла на поверхность столько лет спустя. Пусть Андрей знает, что мама, как ангел-хранитель, не может быть рядом, но и всегда будет присматривать за ним сверху…

— Ты сама-то как? — Голос матери дрогнул в трубке.

— Сегодня еще одно чтение. Вчера отсняли эпизод. Я устала, но жива, и я чувствую жизнь. А завтра, если повезет, в новом эпизоде у меня монолог. Мы с Ройсом остаемся на съемках наедине. Бог знает, что произойдет. Я еще верю в лучшее. Пока, мам…

— Береги себя, Леся.

В трубке раздались короткие гудки. Оставляя в прошлом все, даже собственного сына, я дописываю это и с невероятным для себя удовольствием рву дневник. Больше мне не нужно записывать. Настало время жить…

========== 22 дня до разоблачения лжи ==========

#AU #L #R

Его веки сомкнуты. Так, будто он медитирует. И в это мгновение, ей-богу, на всем белом свете, во всем мире, Вселенной и ее параллельных отражениях нет никого более прекрасного, чем он. Выдыхая, он открывает глаза и устремляет на меня их синеву, в которой я вязну моментально. Мы сидим на полу, а расстояние между нами чертовски мизерное, и напряжение, этому благодаря, так и разит в воздухе, висит тяжелым сгустком пелены. — Вот как выглядит безмятежность, Лэйси. Я не просто хочу, чтобы ты прошла пробы. Я хочу, чтобы ты стала частью нашего проекта. У тебя хороший потенциал. Ты эмоциональна, ты живая, ты — сам огонь, в отличие от старлеток, которых я повидал за последнее время, но спокойствия тебе не хватает. Не хватает самообладания. Я покажу тебе, что это… Дай мне руки…

Крепко зажимая мои ладони в своих, он сначала их крепко сжимает, а затем начинает массировать каждый палец. Погружаясь в состояние, близкое к дзену, я понимаю, что и близко не ожидала, насколько его магия сильна в отношении меня… Он не просто выстроил, разрушил и присудил меня к вечному лицезрению его, пока мы еще даже не виделись. Он заковал меня в такие рамки… Ловушкой моей стал. А сахарок в той ловушке был слишком сладким, чтобы мушка не попалась в капкан, чтобы посмела отказаться и отмести все, что с ним было связано. Я же знаю, чем я грешна, и за что я страдаю. За богохульство. За то, что прикосновение к человеку, пусть и парящему, а не приземленному, но все же человеку, и один единственный взгляд в Его глаза, стали для меня сродни единению с Богом. И сейчас я ощущала это сполна… Стоило оставить семью, ребенка и всю свою прошлую жизнь послать к чертям собачьим, чтобы сейчас так просто сидеть с ним вместе на полу театра, комнаты, отведенной специально для репетиций, когда он держит мои руки в своих, а тишина заменяет нам все сущее. Все прошлое кажется никчемным и пустым. Только я и любовь всей моей жизни. Больше я ничего у Всевышнего не просила, не молила. Пускай твердят, что идолопоклонничество — добровольная каббала. Глядя в его глаза, дыша с ним одним воздухом в этой комнате, свобода начинает казаться чем-то гнусным и недозволительным. Даже приговором, в каком-то смысле…

— Ровер… — Его имя сорвалось с губ непроизвольно… Мне хотелось произносить его вновь и вновь, дышать этим именем, обернуться им, точно в кокон. Мой спасительный барьер от тошной и гнилой жизни за пределами этой комнаты. Где все меня ненавидят, а я — их в отместку. Где далеко позади остался ненавистный Вымпел и само имя Леси Виноградовой. Где Максим и Андрейка стали размытыми, точно сон, после того, как я уговорила мать внушить им оплакать меня и жить дальше, словно автокатастрофа, действительно, произошла со мной. Я хотела исчезнуть для мира, чтобы лишь он знал, что я существую. Я большего и не просила, этого и так слишком много.