Склонившись к нему, я водила пальцами по его груди и чувствовала стук изнывающего и такого дорогого мне сердечка под пальцами, — а стучало оно не ровнее, чем мое.

— Я не вечен, Лэйси. Чем ты заниматься будешь, когда меня не станет?.. С ума сойдешь? Или с этой планеты?..

— Сначала я поеду в Роскосмос, на Родину, и заплачу, чтобы дать звезде твое имя, чтобы твоя душа хоть к чему-то была привязана здесь и не забыта… Уйдя к звездам, так ты никогда не будешь забыт. Не только мной, а и всем миром. А потом посмотрим… Сойду с ума или сгину… Может даже что-нибудь третье…

— Ты себя вообще слышишь?.. Ты уже сошла… — Ровер обреченно коснулся ладонью своего лба и сморщился, точно от головной боли.

— Хватит. Меня. Отталкивать. Прекрати… Жизнь слишком коротка…

— Пожалуй, ты права. И твой муж тоже…

— Нашел время вспомнить Астафьева. — Я коротко фыркнула.

— Возможно, для тебя это будет первый и последний раз. Я не женюсь на тебе никогда. Это нереально. Так что ты будешь вспоминать об этом, как о гнусном использовании, и ничего большего в этом не будет. А если прессе раструбишь, я вообще имя твое забуду и сделаю вид, что никогда и не знал, поняла?..

— Если ты на миг допускаешь мысль о том, что я бы тебя предала или сдала коршунам-репортерам… Да за кого ты меня вообще держишь?..

Игнорируя мой вопрос, он еле слышно попросил. — Скажи еще раз то, что в письмах писала.

— Ты — моя Вселенная, Ровер Ройс…

Резким рывком он усадил меня к себе на колени. Выгнув поясницу, ощущая его теплые жадные пальцы, ощупывавшие каждый миллиметр моего взбешенного свалившейся с неба его близостью тела, я закатила глаза, тяжело дыша, запрокидывая голову назад. Мое облегающее шелковое белое платье заскользило по мне и затрещало по швам, когда он грубо и беспринципно приступил к его уничтожению. Я вся капитулировала и сдалась ему, ощущая нас обоих клубком огня и боли, и прочих запретных эмоций. Разорвав белую рубашку, я принялась осыпать поцелуями его теплое тело, пока его сильные руки, уже исследовав, стискивая до боли, сначала мои запястья, а затем и мою шею и грудь, двинулись ниже к эпицентру возбуждения, который доводил меня до полуприпадочной сладости вожделения. Ощутив его пальцы внутри себя, влажнея и пламенея одновременно, я выгнулась и захрипела, и хрипом из моих уст стало его имя. Ровер, Ровер, Ровер… Я произносила его в муках горячки, вцепившись пальцами в его светлые непослушные волосы, вновь и вновь, пока оно не стало шуршать уже еле слышно, в полубреду… Опустив его спиной на сиденье, я сдавила коленями его бедра и уселась сверху, вжимаясь всем низом живота в восстающую даже против его воли и даже через брюки плоть. Эрекция была столь сильной, что я и без проникновения, и через одежду начала двигаться быстрее и сильнее, изредка постанывая, когда он, наконец, принял решение избавить себя от последней одежды, а меня — от муки томления и ожидания… Войдя в меня, он будто бы достроил недостающий кусок моей души, сделал меня целой и исполненной любви и нежности, и бесконечной преданности, раздвигающей границы невозможного. Впервые Леся Виноградова плакала, но не от горя и несчастья, а от ощущения воссоединения раздробленной на осколки души… Темп становился все более резким и отрывистым, но в этот момент я думала только об одном. Пусть сейчас он непреклонен и говорит, что на этом все. Что он никогда не женится на мне, и все то, что случится между нами, будет зря… Но когда-то я делила дом и жизнь с тем, кто ожидает сейчас депортации и пожизненного заключения. Была обречена терпеть его побои и объятия. Сейчас же происходило то, что уже, в принципе, являлось борьбой с лимитами и ограничениями. Ничего. Я терпеливая. Я подожду. Когда-нибудь «нет» превратится в «может быть», а «может быть» станет «да». И это «да» будет длиться вечно…