Не успели они выйти, как во дворе послышался топот десятка коней и раздался радостный возглас Атрея:

– О, Ториксак! Рад тебя видеть, брат! Тебя отпустили?

Спустя несколько секунд в андрон вошёл сотник Ториксак. Поклонившись царевичам, он пожелал здравствовать всем присутствующим, скользнув быстрым взглядом по их лицам и на миг задержавшись на хмуром лице отца, не разгладившего суровую складку между насупленных бровей даже при нечаянном появлении вырвавшегося из боспорского плена старшего сына.

О рождении сына и смерти младшей жены Ториксак узнал от побратима Тинкаса, когда после обмена послов возвращался вместе с ним от Длинной стены в скифский табор. Сохраняя наружное спокойствие, как и подобает воину, Ториксак ощутил в душе сильную горечь и жалость к юной Евноне, которой боги отмерили столь малый срок земных радостей. О рождённом ею сыне, ставшем её невольным убийцей, Ториксак сразу забыл, должно быть, оттого, что ни разу его не видел и не представлял даже, как он выглядит, в отличие от несчастной Евноны, которая стояла перед его мысленным взором во всей волнующей красе нагого полудетского тела, как живая...

На другое утро Тинкас позвал Ториксака к царю. Положа дружески руку ему на плечо, Палак поздравил сотника с рождением сына, посочувствовал утрате жены и спросил, нет ли у него желания съездить в Неаполь, повидать новорожденного сына и схоронить жену. Ториксак ответил, что по приказу царя готов скакать куда угодно, но поскольку умершую жену его приезд не оживит, то он хотел бы остаться здесь с войском до конца войны. Судя по возникшей на губах Палака улыбке, ответ сотника пришёлся ему по душе: пока идёт война, настоящий воин не должен думать ни о жёнах, ни об оставшихся дома детях! Ну что ж, в Неаполь он пошлёт другого гонца, а Ториксаку царь предложил съездить к Феодосии, показаться отцу, братьям и прочей родне, а заодно поглядеть, как там идут дела у Марепсемиса с Эминаком. На это у него есть пара дней, пока строится таран.

Ториксак охотно воспользовался возможностью повидаться с родными и порасспросить отца о новорожденном сыне и смерти Евноны. Через десять минут он уже мчал с десятком своих воинов вместе с царским гонцом и его охраной мимо пустых сатавкских селений на запад...

– Ты поспел как раз к обеду, сотник!
– сказал Марепсемис с кислой улыбкой - посланец Палака, будто нарочно, прибыл в самое неподходящее время!

– Садись, перекуси с нами с дороги. Расскажи, как там у Палака? Он уже прорвался за Длинную стену? Нам, как видишь, удалось.

Усевшись на расстеленный проворным марепсемисовым слугой напротив старших царевичей чепрак, Ториксак ответил, что царь ждёт, когда неапольские греки изготовят таран. Поедая принесенную слугами с поварни на широких лепёшках варёную конину с солью и луковицей, Марепсемис поведал, с помощью какой хитрости ему удалось захватить без боя феодосийскую хору, потом неохотно в двух словах рассказал о сегодняшнем неудачном штурме города с помощью лестниц и своём решении ломать вражеские ворота таранами.

После обеда Ториксак поехал вместе с отцом и вождём хабов Госоном по лугу вокруг города, внимательно оглядывая его высокие, мощные стены. Увидев по прибытии в расположение напитов на восточной стороне количество убитых и покалеченных при сегодняшнем неудачном штурме, он понял, почему за всё это время на угрюмых лицах отца, вождя Госона и сопровождавших их воинов не мелькнула даже тень улыбки...

Дабы греки в будущем не потревожили покой павших скифских воинов, решено было предать их земле за пределами феодосийской хоры, к северу от болотистой поймы реки. Оставив под Феодосией тысячу сайев, которые не понесли утром потерь, четыре подчинённых Марепсемису племени повезли вечером своих завёрнутых в чепраки убитых хоронить в вольную степь. К их приезду посланные ещё днём молодые воины успели вырыть в песчаном грунте с помощью акинаков и щитов четыре большие квадратные ямы, в которые воины уложили рядами в несколько слоёв своих павших соплеменников - с конской сбруей, щитами, оружием и несколькими стрелами в горитах. Совершив под предводительством вождей все полагающиеся молитвы и обряды, воины насыпали над ними из башлыков всем миром невысокие курганы, вставшие, как четверо братьев, слева от уходящей в сочащееся тёмной кровью закатное небо дороги.

Обложив свеженасыпанные курганы порыжелым к концу осени дёрном, воины наломали на краю болота сухого камыша и тростника, разожгли вокруг курганов костры, наварили из удушенных арканами коней павших товарищей мяса и устроили по ним скудные поминки.

Закат давно угас за Таврскими горами, сменившись непроглядной тьмой, когда Марепсемис, участвовавший вместе с братом и сынами в похоронах и поминках, приказал разбросать остатки поминального мяса на курганах и возвращаться к городу. Но вождь напитов Скилак, с подачи сына Ториксака подсказал вождю войска, что будет лучше, если они заночуют здесь. Перед рассветом они проводят до большой дороги своих раненых, которых раза в три больше, чем убитых, и отошлют их домой, дабы они не были обузой для войска, а затем при свете дня спустятся по косогору к заливу. Тогда феодосийцы решат, что царь прислал к городу сильное подкрепление.

Марепсемису хитрая придумка вождя напитов очень понравилась. Уезжая с братом, сынами и двумя сотнями сайев при свете сготовленных на скорую руку факелов на хору, он назначил Скилака страшим над остающимся у могил войском, и велел ему завтра не спешить с возвращением, а если утро будет туманным, непременно дождаться, пока туман растает.

По дороге Марепсемису внезапно пришла в голову ещё более хитрая задумка. Почему бы, пока неапольские греки будут строить тараны, а воины - мастерить новые стрелы взамен щедро истраченных минувшим утром, не попытаться склонить вождя феодосийцев Лесподия сдать ему город? Это позволило бы ему утереть нос молокососу Палаку и уберечь от новых смертей и увечий своих воинов. Вернувшись в облюбованную им на время осады усадьбу против западных ворот, Марепсемис поделился своими мыслями с братом Эминаком и тысячником Камбисом и получил от них самое горячее одобрение.