Их ожидания вскоре оправдались. Царевич Левкон вышел из Царской крепости пешком, в скифской одежде и башлыке, в сопровождении всего двух телохранителей-греков и двух скифов, отчего его не сразу узнали. После того, как он, обойдя вокруг чудесной конной статуи царя Скилура, подошёл к мраморному резному алтарю единственного в скифском Неаполе эллинского храма, ждавший его под входной колоннадой вместе с двумя десятками опирающихся на драгоценные посохи глав богатых эллинских семейств Посидей, от лица всех здешних эллинов почтительно приветствовал младшего брата боспорского басилевса как восстановителя мира и пригласил его к себе на праздничный пир, устраиваемый в его честь сегодня вечером.

Поблагодарив с любезной улыбкой за приглашение, Левкон признался, что если царь Палак дозволит, он не только с радостью посетит его симпосион, но и желал бы на время своего пребывания в Неаполе поселиться в его гостеприимном доме.

Через полчаса делегация из десяти неапольских эллинов во главе с Посидеем прибыла во дворец. Прождав около часа выхода царя в "тронную" залу, Посидей от имени всех неапольских эллинов поздравил довольно улыбающегося Палака с победным окончанием войны, а его спутники поднесли царю на широком золотом блюде, покрытом тонким чеканным узором, богато отделанные золотом и самоцветами пояс, акинак и канфар, на глазах у Левкона, Иненсимея, Симаха, Главка, Дионисия и ещё трёх десятков съехавшихся к этому времени во дворец царских друзей. Посидей рассказал об устраиваемом вечером в его доме в честь Главка и Дионисия праздничном пире, на который он хотел бы пригласить и царевича Левкона. Просьбу отца тотчас поддержали оба его сына. Палак ответил, что царевич Левкон волен покидать дворец, когда пожелает, и ходить в гости к кому угодно. Пользуясь хорошим настроением Палака после сладострастных ночных утех и полученных только что подарков, Посидей попросил, чтобы царевич Левкон переночевал в его доме, так как праздничная пирушка затянется допоздна. Палак не возражал.

Вернувшись на другой день вместе с Главком во дворец, Левкон сообщил Палаку о своём желании перебраться к Посидею, который готов приютить его вместе с его телохранителями в своём доме. Левкон пожаловался, что в огромном царском дворце ему неуютно и скучно, а там он сможет занять себя чтением философских книг (вчера он обнаружил у Посидея прекрасную библиотеку), а главное - учёными беседами с почтенным Посидеем, до которых он большой охотник.

Палак, не понимавший, как можно тратить время на подобную чепуху вместо того, чтобы наслаждаться жизнью с красивыми рабынями (ну ладно Посидей - он-то уже старик!), рассмеявшись, исполнил просьбу боспорского царевича, к которому успел проникнуться искренней симпатией. А чтобы развеять скуку, Палак предложил поехать пострелять в полях зайцев, а если повезёт, то и зверей покрупнее - лисиц, волков, косуль или сайгаков. Главк и толпившиеся вокруг царя друзья встретили его предложение шумным одобрением. Чтобы не уронить себя в глазах скифов, Левкон, не любивший кровавые охотничьи забавы, вынужденно принял брошенный Палаком вызов посостязаться в меткости.

Когда, вооружившись луками и взяв с собой охотничьих собак, охотники весёлой гурьбой выехали через Западные ворота из Неаполя, их неожиданно догнала сестра Палака Сенамотис, встреченная хором восторженных приветствий. Покосившись на пристроившуюся коленом к колену с левого боку к Левкону сестру, Палак лишь криво ухмыльнулся.

Осмотрев по дороге мавзолей царя Скилура и вонзённый в макушку чёрной от копоти скалы огромный бронзовый меч Ария, Левкон попросил Палака рассказать, как происходят жертвоприношения скифскому богу войны. Затем охотники свернули с дороги в покрытые высокой стернёй поля, спустили повизгивавших от нетерпения собак и, развернувшись широкой загонной дугой, достав из горитов луки и стрелы, погнали коней галопом на запад.

Три часа спустя, весело хохоча и подначивая друг друга, они возвращались назад на потемневших от пота, роняющих мыльные хлопья лошадях, увешанных по бокам длинноухими заячьими тушками. У некоторых, кроме зайцев, на конских холках и крупах лежали серые волчьи шкуры. Палаку, помимо шести ушастых, удалось подстрелить лису. Бросив скептический взгляд на трофеи прискакавших на зов царского барабана Левкона и неразлучной с ним Сенамотис (боспорцу удалось подстрелить аж трёх зайцев, царевне - четырёх), Палак, ехидно улыбаясь, протянул сестре за длинный пушистый хвост рыжую лисью шкуру.

– Это, конечно, не чёрный волк, что подарил тебе красавчик Савмак, но на шапку сгодится! Хе-хе-хе! А кстати, ты знаешь, что юный сын вождя напитов погиб при штурме Феодосии?
– спросил Палак.

– Жаль, славный был мальчик, - бесстрастно ответила Сенамотис, любовно поглаживая на конской холке унизанными перстнями пальчиками мягкий лисий мех.

– Да, добрый был бы воин, если б не погиб так рано...

И Палак по пути к видневшемуся далеко на востоке Неаполю рассказал Левкону, как минувшим летом юный сын вождя напитов, расстреляв в долгой погоне за огромным чёрным волчарой, раза в два большим обычных серых волков, все стрелы, потеряв меч и уронив акинак, думая, что гонится за оборотнем-тавром, не растерялся и убил зверя костяной рукоятью плети. Левкон догадался, что чёрная волчья шкура, на которой он провёл свою первую ночь в Неаполе, и была тем самым подарком царевне храброго скифского юноши, и невольно залился краской стыда, вспомнив о своей первой, пусть и бессознательной, измене возлюбленной Герее.

Когда по приезде в Неаполь царевич Левкон вдруг попрощался с царём, царевной и всей охотничьей компанией и постучал рукоятью плети в калитку посидеева дома, для Сенамотис это стало полной и весьма неприятной неожиданностью. Довольная улыбка сменилась на её лице разочарованием и огорчением. Проведя минувшую ночь в одиночестве (Луксора не в счёт), она готовилась этой ночью вновь оседлать Левкона, опоив его за ужином купленным у старой ведуньи Нельмы приворотным зельем, как вдруг выяснилось, что, забыв о своём обещании, Палак дозволил ему перебраться из дворца к Посидею! Женское чутьё подсказало Сенамотис, что Левкон сбежал к Посидею из-за неё, чтобы не изменять больше своей обожаемой Герее. Глупец! Но что же теперь делать? Похоже, что он ускользнул от неё, как скользкий вьюн из рук. Неужели между нею и тем, о ком она столько лет безнадёжно мечтала, всё так и ограничится одной-единственной ночью?

Вечером, подкараулив, когда Палак, отужинав зайчатиной и всласть напившись вина в узкой компании ближайших друзей, отпустив их по домам, направился в свою семейную "конюшню", Сенамотис перехватила его и, схватив за руку, затащила в пустующие покои Атталы. Приблизив соблазнительно приоткрывшиеся губы к его губам и крепко прижавшись тугими грудями к его груди, она запустила руку ему в штаны и отыскала там гладкую кожаную рукоять его двушаровой "булавы".

Вернувшись много вёсен назад не по своей воле из Пантикапея в Неаполь, юная Сенамотис познакомила младшего на два года брата со всем многообразием любовных услад, придуманных изобретательными греками. Да и позднее, когда Палак из мальчика превратился в мужа, связанные крепкой взаимной симпатией брат и сестра при каждом удобном случае с удовольствием возвращались к старому.