Голоса держали ее в своей власти. Даже я не мог этого вынести – будто сотня радиостанций

играют одновременно, заставляя меня разрываться между ними. Но пророчества – привычное

дело для меня. И все же Мэг была дочерью Деметры. Она нравилась деревьям. Все они разом

пытались привлечь ее, заполучить ее внимание. Скоро они навсегда разрушат ее сознание.

— Китайские колокольчики, – сказал я. – Повесь их на дерево!

Я указал на самую низкую ветку прямо над нашими головами. Поодиночке мы не смогли бы

достать ее, но если бы я приподнял Мэг...

Мэг подалась назад, мотая головой. Голоса Додоны были настолько беспорядочны, что я не был

уверен, услышала ли она меня. А если и услышала, то она либо не поняла, либо не доверяла мне.

Полно мне жалеть о ее предательстве. Мэг была приемной дочерью Нерона. Ее послали ко мне

заманить сюда, и наша дружба была ложью. У нее нет никакого права не доверять мне.

Но я не мог обижаться на нее. Если я начну обвинять ее, то буду ничуть не лучше Нерона,

который переиначил все ее чувства. К тому же, то, что она врала о ее дружбе со мной, не

значило, что я не ее друг.

Она была в опасности. Я не собирался оставлять ее наедине с безумием шуточек рощи про

пингвинов.

Я присел и сложил руки за головой, сплетая пальцы между собой, чтобы Мэг встала.

— Прошу тебя.

Слева от меня Персик перекатился на спину и завыл:

— Лингуине? Персики!

Мэг скривила лицо. Я видел по ее глазам, что она хочет пойти мне навстречу, не потому что

доверяла мне, а и из-за страданий Персика.

И только тогда я понял, что хуже быть не может. Одно дело быть преданным. Другое – считаться

менее важным, чем дух фруктов в подгузнике.

Как бы то ни было, я не двинулся с места, когда Мэг поставила левую ногу мне на руки. Я

приподнял ее, собрав все оставшиеся силы. Она встала мне на плечи, затем опустила мне на

голову свой красный кед. Я отметил про себя, что надо будет установить там табличку:

ВНИМАНИЕ, ВЕРХНЯЯ СТУПЕНЬКА НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СТОЯТЬ.

Прислонившись спиной к дубу, я чувствовал, как голоса рощи бегут по его стволу и стучат

сквозь кору. Центральный дуб, похоже, был огромной антенной для бредовых разговоров.

Мои колени подгибались. Подошва Мэг упиралась мне прямо в лоб. Ля 440, которую я напевал,

превратилась в соль-диез.

Наконец Мэг повесила китайские колокольчики на ветку. Она спрыгнула как раз в том момент,

когда мои ноги не выдержали, и мы оба упали в грязь.

Латунные колокольчики покачивались и звенели, выбирая ноты из ветра и создавая из этого

диссонанса аккорды.

Роща притихла, будто деревья слушали и думали: "Ооо, миленько". Затем земля задрожала.

Центральный дуб затрясся с такой силой, что с него посыпались желуди.

Мэг поднялась на ноги. Она подошла к дереву и коснулась его ствола.

— Говори, – приказала она.

Прямо из китайских колокольчиков загремел один голос, будто черлидер, кричащий в мегафон:

Жил да был бог искусств Аполлон.

В голубую пещеру отправился он.

Но на бронзовом трехместном

Огнееде расчудесном

Смерть с безумьем проглотить принуждён

Подвеска затихла. Роща успокоилась, словно удовлетворенная своим смертным приговором для

меня.

О, ужас!

Я был бы не против сонета. Катрен ( прим.: рифмованная строфа в четыре стиха, имеющая

завершенный смысл) стал бы поводом для празднований. Но только самые смертельные

пророчества излагаются в форме лимерика ( прим.: пятистишие абсурдистского содержания).

Я уставился на колокольчики в надежде, что они снова заговорят и исправятся. "Упс, ошибочка

вышла! То пророчество предназначалось другому Аполлону!"

Но все же я не был настолько удачлив. Мне вынесли вердикт намного хуже тысячи реклам

спагетниц.

Персик встал. Он потряс головой и зашипел на дуб, прекрасно выражая все мои эмоции. Он

обнял лодыжку Мэг так, как будто это была единственная вещь, державшая его на этом свете.