Курили, сидя на кожаном диване напротив дверей конференц-зала. Лузгин угостил друга «Бенсоном» и спросил, как табак. Тот сказал: «Да не очень». «Как это не очень, – обиделся Лузгин, – лучше «Мальборо» в десять раз!». «Да я вообще бросаю, – сказал Максимов, – врачи настаивают и жена...». К висевшей слева от дверей просторной доске объявлений подходили любопытствующие, Максимов выборочно окликал их с дивана, шутил и заманивал в зал.

– Народу маловато, – сказал Лузгин.

– У нас больше не бывает, – ответил Максимов. – Подъем, начальники грядут.

Лузгин вчера представлен был Морозову, и тот, проходя нынче мимо отработанным шагом привычно занятого человека, узнал и поздоровался за руку, так что поспешавшему следом Слесаренко пришлось затормозить и отстраниться. Внутри конференц-зала Морозов с главным гостем устроились в центре стола, Максимов – у правой руки Морозова, Лузгин – по левую от «своего». Евсеев скромненько, на цыпочках, прошествовал в глубь зала и растворился там в последних ярусах.

Телекамер было три: от ОРТ, ТВ-Центра и второго канала – определил Лузгин по фирменным наклейкам; еще две камеры, стационарных, гнали «картинку» для внутридумского телевидения. Зал был заполнен едва ли наполовину, в основном, людьми весьма нежурналистского обличия.

Встал Морозов, никем и никак не представленный (начальство надо знать в лицо), выдал длинный абзац о России за пределами московской кольцевой, предвосхитил полезную и интересную беседу, пожал руку вскочившему Слесаренко и покинул зал все тем же хорошо отрепетированным шагом, прихватив под руку кого-то из маячивших в дверях. Максимов сдвинулся вплотную к Слесаренко, повернул настольный микрофон головкою к себе:

– Добрый день, коллеги! Представляю вам...

«Как же я буду с ним общаться? – раздраженно подумал Лузгин. – Через спину Слесаренко? Сели не так. Намеренно или случайно?». Он наклонился к плечу своего угрюмого патрона и шепнул:

– Смелее, Виктор Саныч. И пободрей, напористей, наш брат это любит.

– Чему тут радоваться? – буркнул Слесаренко, но встрепенулся, поднял голову и даже усмехнулся максимовским рекламным дифирамбам, а когда тот закончил пассаж, сам развернул микрофон на себя и громко щелкнул по нему.

– Да слышно, слышно! – подали голос из зала.

– А вы нас, провинцию, всегда плохо слышите, – сказал Слесаренко, и в зале жидко засмеялись. – Вам как: лекцию читать или сразу перейдем к вопросам?

«Ишь ты, что творит!» – приятно удивился Лузгин. Вообще-то он считал, что начальнику с репортерами задираться не следует, все равно обыграют и здесь, и в отчетах, но интуицией профессионального телевизионщика почувствовал, что его шеф «попадает в тональность», и одобрительно тронул соседа плечом.

Грузный парень в ковбойке с косичкой а-ля Стивен Сигал шагнул к микрофону в проходе.

– Добрый день! Русская служба Би-би-си...

– Очень приятно. Хотя уж вам до нас вообще какое дело...

В зале снова засмеялись. «Не перегнул бы палку», встревожился Лузгин.

– Скажите, пожалуйста, каковы, на ваш взгляд, шансы Виктора Степановича Черномырдина получить одобрение в Думе? Спасибо

– Позвольте, я отвечу так... – Слесаренко расчетливо выдержал паузу. – Если бы в Думе голосовали жители моего дальнего северного города, Виктор Степанович окончательно и бесповоротно был бы... отправлен на пенсию.

Но, простите, – сказал парень с. косичкой, – это же ваш ставленник, тюменский.

– Во-первых, не тюменский, а оренбургский, если посмотреть карьеру. – «Плохо сказано, – отметил Лузгин, – что за фраза: посмотреть карьеру!». – Во-вторых, именно в эпоху правления Черномырдина был развален и продан задешево с молотка западносибирский нефтегазовый комплекс.

– Можете пояснить? – спросил парень у микрофона.

– Ну, вот видите, – сказал Слесаренко, – без лекции никак не обойтись, – и засмеялся первым. Максимов выглянул из-за его плеча и одобрительно кивнул Лузгину, прижмурив веки.

Слесаренко говорил раскованно, почти не ныряя в бумагу, но где-то на пятой минуте Лузгин почувствовал, что в зале внимание падает, а уж когда Виксаныч перешел на «северный завоз», в первых рядах зашушукались, а два телеоператора немного отощли от камер: прекратили снимать – догадался Лузгин. Сухая старушка с блокнотом уже изнывала у микрофонной стойки, и Лузгин своим черным «паркером» начеркал поверх евсеевских тезисов: «Пора! Вопросы!» – и трижды сякнул по бумаге колпачком авторучки.

– Впрочем, мне ведь за лекции денег не платят, – произнес Слесаренко, сгибая вчетверо бумагу и засовывая ее в карман. – Пожалуйста, вопрос.