– Скажите, Виктор Александрович, – пропела старушенция игриво, – за кого на следующих президентских выборах будут голосовать ваши горожане?

– За тех, кто будет в списках.

– Вы очень мило шутите, – обиделась старушка, – но я же вас серьезно спрашиваю.

– Есть такой человек, но вы в Москве его не знаете.

В рядах зашумели, задвигались, операторы рывком склонились к объективам.

Но это же слегка перевернутый слоган из рекламного ролика генерала Лебедя, – не унималась старушенция. – Вы что, на него намекаете?

– На Лебедя? Да абсолютно нет. Это фигура тиражная, а я же вам сказал: вы этого человека не знаете.

– А вы знаете? – крикнули с места. Смазливая девица в черных брючках примчалась к столу, передвинула поближе диктофон и удалилась, повиливая аппетитным тендером.

– Что вам сказать? – артистично вздохнул Слесаренко.

– Если я отвечу «да», вы решите, что я вас просто интригую. А если скажу «нет» – не поверите, скажете: хитрит, скрывает. Потому отвечу так: он есть, и пришло его время.

– Лужков? – крикнули в зале, но Слесаренко только отмахнулся. – Он левый, правый? Из губернаторов? Вы лично с ним встречались? Сибирь, Дальний Восток9 Он кто по образованию? Он «новый русский»?..

– Скажу одно: он действительно русский.

– Бабурин? Православие? Он антисемит? Почему вы скрываете...

– Вот видите, – развел руками Слесаренко, – уже меня обвиняют. Давайте-ка оставим эту тему, у нас же всего полчаса. Спросите меня лучше о нефтяниках.

– Он нефтяник? Нефтяной генерал?

– Минуточку, коллеги, – решительно въехал Лузгин, склонившись набок к микрофону и слегка потеснив Слесаренко. – Перестанем играть в угадайку. У Виктора Александровича и помимо этой темы...

– Не мешайте, пожалуйста, – сказала старушка с блокнотом. – Это будет ставленник нефтяных магнатов?

– Уважаемая Дарья Михайловна!..

«И когда Максимов успел подсказать», – завистливо подумал Лузгин, стиснув зубы и откидываясь в кресле. А ведь все правильно, сам виноват. Мог бы не шляться с утра, а приехать в Госдуму, расспросить Максимова про местных журналистов, познакомиться с кем-нибудь или хотя бы выучить, кто откуда и как кого зовут, вот это было бы профессионально, и тогда б его не срезала проклятая старушка на полуфразе, он бы всем рулил и заправлял, а то сидит здесь как дурак ненужный, по уши в дерьме, а если б еще не Максимов....

– Только моя давняя любовь, – меж тем продолжал Слесаренко, – к вашей радиостанции не позволяет в вопросе Дарьи Михайловны уловить оттенок провокации. Вот мы только что, сегодня, прилетели из Германии, так даже там немецкий канцлер на приеме...

«Я ему совершенно не нужен», – решил про себя Лузгин. Всему научился так быстро, или просто Лузгин не замечал, не хотел видеть в нем вполне самостоятельного и умелого публичного политика? Нет, видел, видел же, как он скрутил толпу у насыпи, как держал себя прилюдно с Вайнбергом, как необидно пощадил провалившего бунт свой Зырянова... «Да, научился, но кто научил? Ведь и я в том числе, в числе первых. Гордиться надо, а не плакать, Вова!». А то, что ему съездили по роже – так поделом, будет знать свое место, это вам не Тюмень, а Москва, ее с налета не возьмешь, здесь надо врастать и окапываться, вот вечером сегодня и начнем.

Он вспомнил с отвращением, как вчера лишь до клады вал Кротову о расценках на столичные услуги, докладывал небрежно, с губы роняя звучные фамилии, как будто он их всех держал на поводке, а на самом же деле позвонил просительно в Москву Геннадию Аркадьевичу, и тот ему навзлет продиктовал, так что не стоило пыжиться, изображать пробивного всезнайку перед старым товарищем, который наверняка обо всем догадался и сам.

А ведь были у него свои хорошие влиятельные связи еще не так давно, года четыре назад. Один приятель работал в пресс-службе правительства, возглавлял там какойто неслабый отдел, потом был «брошен на Чечню», сидел в Грозном у ноги Степашина, вернулся с медалью и был приближен лично к Черномырдину; второй и вовсе ходил на работу в Кремль, а кабинет имел на Старой площади, в администрации президента. Познакомились они на последнем капээсэсовском съезде: все были из провинции, аккредитованы на съезде от областных своих редакций, коммуной жили в гостинице, информацию и деньги – в общий котел. Потом разъехались, но связи не теряли, звонили друг другу, временами встречались в Москве. Вскоре оба приятеля окопались в столице и пошли, и пошли потихонечку вверх, зацепившись за призванных в федеральные выси своих губернских выдвиженцев.

Тот, что в правительстве, покинул Белый дом вместе с отставленной командой Черномырдина и пропал из глаз, а ныне выплыл при Лужкове, мелькал на экранах позади знаменитой кепки. Увидевши знакомца, Лузгин позвонил в мэрию и попросил номер; там долго спрашивали, кто он и откуда, однако номера не дали, так все и заглохло. Второй, кремлевский, счастливо пережил падение своего нижегородского красавца и пошел даже в гору, возглавив там нечто до крайности информационно-аналитическое, но туда, в Кремль, после мэриевского отлупа Лузгин звонить и не пытался. А потом появился бородатый Юра со товарищи, и надобность в лузгинских связях отпала раз и навсегда – так думал он, и думал опрометчиво: его цена понизилась изрядно, чему он нынче получил избыточно жесткий урок.

До конца пресс-конференции оставалось пять минут; Слесаренко с терпеливым упорством пытался склонить разговор к обсуждению региональных проблем, но пресса уже заглотила наживку и яростно дергала леску: кто ваш новоявленный лидер? Когда время вышло и Максимов сказал: «Всем спасибо», – репортеры бросились к столу и принялись совать буквально в нос Виксанычу свою аппаратуру, другие ринулись к висящим на стенах телефонам, и Лузгин слышал, как ближайший к нему репортер отчетливо выкрикивал в трубку: «Подзаголовок такой: сибирский мэр провозглашает пришествие... при-шест-ви-е... даю по буквам...».