Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
вернуться

Браиловский Александр Яковлевич
Шрифт:

Отцам

1. «В мире, ревущем…»

В мире, ревущем: — Слава грядущим! Чт'o во мне шепчет: — Слава прошедшим! Вам, проходящим, В счет не идущим, Чад не родящим, Мне — предыдущим. С клавишем, с кистью ль Спорили, с дестью ль Писчею — чисто Прожили, с честью. Белые — краше Снега сокровищ! — Волосы — вашей Совести — повесть.

14–15 сентября 1935

2. «Поколенью с сиренью…»

Поколенью с сиренью И с Пасхой в Кремле, Мой привет поколенью — По колено в земле, А сединами — в звездах! Вам, слышней камыша, — Чуть зазыблется воздух — Говорящим: ду-ша! Только душу и спасшим Из фамильных богатств, — Современникам старшим — Вам, без равенств и братств — Руку веры и дружбы — Как кавказец — кувшин С виноградным! — врагу же — Две протягивавшим! Не сиреной — сиренью Заключенное в грот, Поколенье — с пареньем! С тяготением — от Земли, над землей, прочь от И червя и зерна! Поколенье — без почвы, Но с такою — до дна, Днища — 'yзренной бездной, Что из впалых орбит Ликом девы любезной — Как живая глядит. Поколенье, где краше Был — кто жарче страдал! Поколенье! Я — ваша! — Продолженье зеркал. Ваша — сутью и статью, И почтеньем к уму, И презрением к платью Плоти — временному! Вы, ребенку — поэтом Обреченному быть, Кроме звонкой монеты Всё — внушившие — чтить: Кроме бога ВААЛА! Всех богов — всех времен — и племен… Поколенью — с провалом — Мой бессмертный поклон. Вам, в одном небывалом Умудрившимся — быть, Вам, средь шумного бала Так умевшим — любить! До последнего часа Обращенным к звезде — Уходящая раса, Спасибо тебе!

16 октября 1935

«Двух станов не боец, а — если гость случайный…»

Двух станов не боец, а только гость

случайный…

Двух станов не боец, а — если гость случайный — То гость — как в глотке кость, гость — как в подметке гвоздь. Была мне голова дана — по ней стучали В два молота: гнилых — корысть и гневных — злость. Вы с этой головы — к создателеву чуду Терпения — мое, рабочее, прибавь — Вы с этой головы — чт'o требовали? Блуда. Дивяся на ответ упорный — обезглавь! Вы с этой головы, уравненной — как гряды Гор, вписанной в вершин божественный чертеж, Вы с этой головы — чт'o требовали? — Ряда. Дивяся на ответ безмолвный: обезножь! Вы с этой головы, настроенной — как лира: На самый высший лад: лирический… =— Нет, стой! Два строя: Домострой — и Днепрострой — на выбор! Дивяся на ответ безумный: — Лиры — строй. Вы с этой головы, с лба — серого гранита, Вы требовали: н'aс — люби, т'eх — ненавидь! Не всё ли ей равно — с какого боку битой, С какого профиля души — тушимой быть? Бывают времена, когда голов — не надо. Но слово низводить — до свеклы кормовой — Честнее с головой Орфеевой — менады! Иродиада с Иоанна головой! — Ты царь: живи один… Но у царей — наложниц Минута. Бог — один. Тот — в пустоте небес. Двух станов не боец: судья — истец — заложник — Двух — противубоец! Дух — противубоец.

25 октября 1935

Читатели газет

Ползет подземный змей, Ползет, везет людей. И каждый — со своей Газетой (со своей Экземой!). Жвачный тик, Газетный костоед. Жеватели мастик, Читатели газет. Кто — чтец? Старик? Атлет? Солдат? Ни черт, ни лиц, Ни лет. Скелет — раз нет Лица: газетный лист! Которым — весь Париж С лба до пупа одет. Брось, девушка! Родишь — Читателя газет. Кача- «живет с сестрой», ются — «убил отца!» — Качаются — тщетой Накачиваются. Чт'o для таких господ — Закат или рассвет? Глотатели пустот, Читатели газет! Газет: читай: клевет, Газет: читай: растрат, Чт'o ни столбец — навет, Чт'o ни абзац — отврат… О, с чем на Страшный Суд Предстанете: на свет! Хвататели минут, Читатели газет! — Пошел! Пропал! Исчез! Стар материнский страх. Мать! Гуттенбергов пресс Страшней, чем Шварцев прах Уж лучше на погост — Чем в гнойный лазарет Чесателей корост, Читателей газет! Кто наших сыновей Гноит во цвете лет? Смесители кров'eй, Писатели газет! Вот, друга, — и куда Сильней, чем в сих строках! — Чт'o думаю, когда С рукописью в руках Стою перед лицом — Пустее места — нет! — Так значит — нелицом Редактора газет — ной нечисти.

1—15 ноября 1935

Ванв

Douce France!

Adieu, France!

Adieu, France!

Adieu, France!

Marie Stuart [97]

[98]

Мне Францией — нету Нежнее страны — На долгую память Два перла даны. Они на ресницах Недвижно стоят. Дано мне отплытье Марии Стюарт.

97

Adieu, France! — Прощай, Франция!

Marie Stuart — Мария Стюарт (фр.).

98

Douce France! — Нежная Франция (фр.).

5 июня 1939

Анна Присманова

Сирена

В. Корвин-Пиотровскому

Старались мы сказать на сей земле о жажде и ее неутоленье, о крике скорби, рвущем нас во мгле и остановленном в своем стремленье. Но нам навстречу тянется в тиши влекущий нас, призывный и прощальный, крик парохода, крик его души, уже плывущей в сумрак изначальный. Вбираемый нутром и головой, просачивающийся даже в ноги, сей выспренний и допотопный вой — слияние покоя и тревоги. Во мглу и в ночь уходит пароход. Но стон сирены как бы замер в оном. Так рыцари в крестовый шли поход, напутствуемые церковным звоном. И мы, душа моя, вот так, точь-в-точь, утратив до конца остаток спеси, уйдем — вдвигаясь неотступно в ночь, не много взяв и ничего не взвесив. Сирена ждет нас на конце земли, и знаю я — томленье в ней какое: ей хочется и чтоб за нею шли, и чтоб ее оставили в покое… Так воет пароход, и воет тьма. Противодействовать такому вою не в силах я. Я, может быть, сама в трубе такого парохода вою.

«На канте мира муза Кантемира…»

На канте мира муза Кантемира петровский желчью защищала бот. И желтый сыр, вися над Чудью сирой, рябил черновики ее работ. Ни Кант, неотразимый головастик, ни даже голенастый Галилей не в силах были желтый контур застить извилинами мозговых лилей. Ордой к баллону на поклон, герои! Он, путешествуя в кругу небес, дрожит на заступе. И роют рои сырье, и пнями истекает лес. Ему лишь ветр препонит, забияка. Но он, отменно цепеня эфир, без смены мерит знаки зодиака, и в знак того — звенит внизу цифирь.

1928

Осенняя почта

Мгла, ливень, листья. Лаковые крыши. О, где же для деревни дождевик? В мансардах только мыши письма пишут, а души спят, зарывшись в пуховик. И день как ночь (лишь сны мои в расходе) — в трясине день, в высоких сапогах. Вновь толстый сумрак тихо в дом заходит, как рыбный страж с резиной на ногах. А яблоня, как мать, стоит живая. Ее ключицы клонит бремя дней. Пускай подаст рука ее кривая тому, кто всех в селеньи голодней. Как башня, жадный пес про полдень знает. Бредет сума с порога на порог. Почтарь страду вторую начинает, и месяц кажет золоченый рог. Качаются почтовые подводы, над войлочной дорогой льют дожди. Стоят лишь в городах громоотводы. Ах, муза, непогоду пережди. Селеньям в осень впору умереть. Слетают листья желтыми слезами. Две колеи уходят за возами. Но нашим листьям некуда лететь!