Наверно, то же самое чувствовал Галилей, предав своё открытие.

У ворот я остановился и открыл свою тетрадку.

В конце сочинения стояла дробная оценка: в знаменателе – за содержание – пусто, в делителе – за грамматические ошибки – четыре.

А потом, теми же красными чернилами, заокругленно красивым почерком, Зоя Ильинична на четырёх страницах написала своё сочинение – что я неправ и советская молодёжь не такая, как представлена мною. Что мне надо вспомнить крылатые слова Островского из романа «Как закалялась сталь», и вспомнить героев-краснодонцев…

( …в дальнейшем я писал по шаблонам – не вышел из меня неистовый Виссарион…)

Кабинет физики нашей школы отличался хорошим оборудованием.

На окнах висели шторы из плотной синей материи на железных колечках. Их задёргивали для показа учебных фильмов по разным предметам.

Причём экрана не было – фильмы проецировались на большой квадрат матового стекла над классной доской. Прямо тебе двухметровый телевизор.

Кинопроектор же размещался в глухой комнате позади этой доски и самог'o стекла.

Помимо проектора и жестяных коробок с фильмами, в ней громоздилось множество полок с разными линзами, штативами, реостатами, разновесами и прочими несметными сокровищами в коробочках, шкатулочках, футлярах – для демонстрации различных опытов из учебника по физике.

И серая бандура двухдорожечного магнитофона «Сатурн» с плёнкой на белых бобинах.

Киномеханик и хранитель всех этих богатств – учитель физики Эмиль Григорьевич Бинкин.

Спокойный красавец лет тридцати с чуть удивлённо приподнятыми на прямой лоб бровями, навстречу пряди вьющихся чёрных, как смоль, волос, что хорошо сочетались со смугловатой кожей его лица.

На переменах он что-то складывал-раскладывал в заветной комнате, высвистывая – утончённо и чётко, без малейшей фальши – всевозможные мелодии .

У меня к нему было настор'oженное отношение.

Во-первых, за то, что на его физике не почитаешь.

Обычно, я приносил в школу какую-нибудь библиотечную книгу, а во время занятий откидывал крышку парты, клал книгу на полочку для портфеля и – вперёд, капитан Блад, на абордаж!

Учителям в радость – совсем тихий, никому не мешаю.

Некоторых, правда, заедало – видно же, что не уроком занят.

– Огольцов! Что я только что сказала?

Но при погружении в мир иной – антарктико-тропически-марсианский, я не полностью отключался от окружающей школьной действительности. Какой-то поплавок на краю сознания принимал, как негромкий фон, текущие звуки класса.

– Огольцов!

Ага, пора вынырнуть. Память отматывает запись фона на полминуты обратно.

– Вы, Алла Иосифовна, сказали, что read это неправильный глагол.

– Садись!

А потом на родительском собрании пожалуется маме:

– Вот вижу, что не тем занят, а поймать не могу.

У Бинкина проблем с ловлей нет. Он не просит повторить, он просто задаёт вопрос:

– Ну, и что из этого следует? Огольцов?

И тут уже механическая перемотка фона не спасает, ведь надо делать выводы из того, чего не знаешь. К тому же под прицелом ироничного взгляда тёмных глаз поверх тонкой оправы очков.

Он убивал своей невозмутимостью и, казалось, знает даже на какой странице раскрыта книга для контрабандного чтения.

Пришлось хоть иногда готовиться к урокам физики, а чтение во время занятий перенести на химию и остальные.

Так что с Бинкиным я не связывался. Только один раз вступил в пререкания. Насчёт разности температуры тел.

Он спросил одинакова ли температура картошки и окружающего её супа в кастрюле. Я сказал, что нет.

– Увы, физика говорит, что да.

– Вчера я ел суп в обед и ничего – нормально, а раскусил картошку и язык обжёг. Куда эта физика смотрела?

Смех учеников смешался со звонком на перемену.

Вот почему для меня явилось полной неожиданностью, когда наша классная, Альбина Георгиевна, объявила, что в воскресенье, в одиннадцать часов я должен придти в одиннадцатую школу на общегородскую олимпиаду по физике.

Солнечным воскресным утром я вышел из Нежинской на трамвайную остановку возле школы.

Престижная одиннадцатая находится за Переездом, недалеко от Вокзала.

Подошёл наш поселковый красный трамвайчик с круглым, как нос клоуна, фонарём под кабинкой водителя.