Я пообедал пирожком, но часам к пяти, когда мы уже сидели в зале ожидания на вокзале, Людмила Константиновна заметила мою унылость и спросила в чём дело.

Я признался, что голоден, а денег нет и она одолжила мне один рубль.

В гастрономе неподалёку от вокзала я купил хлеб и большую рыбу в коричневой шкурке обвязанной тонкими бечёвками.

С завёрнутой в бумагу добычей я вернулся на вокзал, а тут и наш поезд подали на посадку.

В вагоне я сразу сел за боковой столик под окном и начал есть.

Очень вкусная рыба, легко крошится, но чуть суховата.

Я съел половину, а остальное опять завернул и положил на третью полку, где никто не спит.

Одиночный попутчик, на пару лет старше меня, присел с другой стороны столика, достал колоду карт и предложил сыграть с ним в «дурака».

Я пару раз выиграл и, когда он в очередной раз тасовал карты, блеснул одной из кандыбинских прибауток, которыми подначивают проигравших.

– Не умеешь работать головой – работай руками.

Он покосился на девочек из нашей экскурсии, что сидели под окном напротив нашего столика и сказал:

– Поменьше базарь – целее будешь.

В его глазах я увидел неподдельную злость и, после ещё одного кона, отказался играть дальше.

Похоже, он и сам был рад прекратить.

В Конотоп мы приехали утром, после небывало обильного дождя.

Не знаю что случилось с моими туфлями, но я насилу втиснул в них ноги и то не до конца – пришлось примять задники пятками.

Ковыляя, я спустился из вагона и подождал, пока наша экскурсия скроется в подземном переходе ведущем на Вокзал. Я снял туфли и в одних носках пошёл вдоль мокрого перрона четвёртой платформы, к знакомому пролому в заборе в самом конце её.

Через дорогу от пролома – железнодорожный техникум, а за ним уже и Базар.

Везде стояли громадные лужи, а за Базаром грунтовый тротуар и вовсе скрылся под водной гладью.

Я шлёпал мокрыми носками по выступающей над водой головке трамвайных рельс, а на Нежинской пошёл без разбору вброд – недалеко уж.

Мама потом смеялась, что из экскурсии я привёз только пару туфлей, из которых ноги выросли на целый сантиметр.

Нигде я не слышал и не читал, чтобы всего за одну ночь и на целый сантиметр.

Первого сентября мама дала мне один рубль– вернуть долг Людмиле Константиновне.

Однако, на линейке открытия школы её нигде не оказалось, а в учительской сказали, что она болеет.

Мне объяснили где она живёт – в двухэтажке, не доходя Базара.

Я отнёс деньги, она стала говорить, что ни к чему такая спешка; мне даже показалось, будто ей не хочется, чтобы я вообще возвращал этот долг.

Тут зашёл её отец и я удивился – это же Константин Борисович, киномеханик Клуба!

Как тесен мир.

( …если меня сейчас спросить: какое самое яркое впечатление я вывез из культурной столицы России? – я, не задумываясь, отвечу – вечер на улице с каменным парапетом, где каменные ступени спускаются к неоглядной шири течения Невы перед Дворцовым мостом, волна с плеском ударяет в нижнюю ступень, взметая высокие брызги и резкий взвизг девочек нашей экскурсии, стоящих на второй от воды ступени…)

И всё же Ленин был прав – нет силы сильнее, чем сила привычки.

Взять, к примеру, альбомы светских барышень, куда Евгений небрежным росчерком пера врисовывал бакенбардистый профиль своего автора на странице следующей за автографом какого-нибудь поручика Ржевского.

Любая порядочная барышня имела такой альбом для излияния личных чувств и творческих росчерков своих знакомых и гостей.

Разумеется, мне не довелось держать в руках подобные альбомы, но спустя массу войн, три революции и радикальные перемены уклада жизни, альбомчики для сентиментальных упражнений девичьей души продолжали жить.

Борьба за существование научила их маскировке. Никаких бантиков на обложке, никаких кремово-розовых страниц.

Общая тетрадь в клеточку в дерматиновой обложке за тридцать восемь копеек – так выглядели альбомчики девочек нашего класса.

На смену длинноносым автопортретам светских щёголей пришли картинки вырезанные из цветных фото в журнале «Огонёк» и посаженные на клей.

А стихи сохранились:

Зачем-зачем я не знаю

Нужны так рельсы трамваю