Мы потопали вверх к Универмагу, потом налево через площадь Мира.

Четыре Орфея в измазанных спецовочных штанах и старых линялых футболках.

По проспекту Мира мы шли не торопясь – рабочий день кончается в пять.

На Зеленчаке мы малость побесились. Начали прыгать друг на друга как мазандаранские тигры и драть футболки на теле.

Не унимались покуда на каждом не подрали в клочья, от ворота до пупа.

Ну, и что? День солнечный, тёплый. Завязали их на животах узлами и пошли, как хиппари, дальше.

А первым Чепа начинал.

Наверное, потому что у него такая грудь волосатая.

На следующей неделе, по пути с обеда на завод, я, как всегда, зашёл к Владе.

У соседа в их дворе только что сдохла курица и Владя предложил оттащить её в цех и повесить в бытовке.

Для хохмы.

Этот план не слишком-то меня воодушевил, но я всё равно помог Владе переправить её в завод.

Для стенолазания нужна свобода рук, а когда несёшь газетный свёрток с курицей нечем хвататься за дырки в бетоне.

Посреди потолка бытовки свисал электропровод для лампочки, которой там не было, да и патрона тоже.

Владя взял чью-то незавершённую «шабашку» под окном, опёр её на срединный ряд шкафчиков, взобрался сверху и обмотал безработным проводом курицу за шею.

Там она и застыла, развесив грязно-белые крылья поверх костлявых дохлых ног.

Перерыв кончился, в Механическом начали заводиться станки и в бытовку зашёл чернявый плотный слесарь с ремонтного участка.

Увидав бездыханное пернатое, он почему-то не засмеялся, а тут же вышел.

На смену ему в дверь влетел мастер Боря Сакун.

Сдвинув брови и раскрыв рот в виде маленькой буквы «о», он две секунды снизу вверх смотрел на птицу, а потом развернулся к нам:

– Волосатики! Суки! Ваша работа!

Он почему-то называл нас «волосатиками».

Мы поотнекивались, но потом Владя снял и унёс курицу – зашвырнуть куда-нибудь.

Вобщем-то, по большому счёту, Боря был прав – всего даже при двух свидетелях к концу рабочего дня весь Ремонтный цех знал, что волосатики повесили в бытовке курицу. А повиси она там хотя бы час, через неделю по Конотопу ходили бы глухие слухи, что на заводе КПВРЗ кого-то повесили в бытовке.

Мы с Ольгой перестали провожаться до хаты её тётки.

Нашлось более подходящее место, вернее она его показала.

Чуть дальше по Будённого тупик налево, что заканчивался железными воротами нефтяной базы.

Вблизи ворот, вдоль забора на обочине, стояла парковская скамейка. Кто и когда приволок её – неизвестно, но место выбрали удачно, чтобы не падал свет от фонаря возле ворот.

Вобщем, есть где без помех выкурить сигарету в задушевном разговоре.

Там я заочно познакомился с конотопскими родственниками Ольги.

Мать её сестры сразу после войны служила связисткой при штабе расквартированном в Польше. Когда её демобилизовали, она не вернулась на родину, потому что вышла замуж за поляка, родила ребёнка и осталась жить среди поляков.

Спустя четыре года она приехала в Конотоп на похороны кого-то из родителей.

Обратно её уже не выпустили, несмотря на то, что её малолетняя дочь оставалась в Польше, а сама страна входит в содружество социалистического лагеря.

Так что, теперь она не знает что там с её дочкой и мужем, потому что ни на одно из своих писем не получила ответа.

Потом тётя Нина расписалась с дядей Колей; он не пьёт и на хорошей работе – в лесхозе, только ему часто надо уезжать на своём мотоцикле с коляской.

Зато вон какую хату отгрохал – три комнаты и кухня.

Детей у них нет и они взяли приёмную дочь. Её назвали Олей и очень любят, недавно пианино купили, хотя в одиннадцать лет уже, наверно, поздно.

Тётя Нина работает на мясокомбинате в три смены.

До него идти два километра вдоль железнодорожных путей.

Зато им не надо покупать мясо на Базаре.

На проходной мясокомбината сумки, конечно, проверяют, но в трусы не заглядывают.

Ещё на той скамейке мы говорили об искусстве.

Например, обсуждали фильм «Ромео и Джульетта», после совместного просмотра в подвальном кинозале Лунатика.

– Что они там говорят – ничего не понятно, а слёзы так и бегут – реву, как дура какая-то…

( … и очень даже чёткая оценка – ведь непривычным слухом воспринимать стихи неимоверно трудно, и пусть знакомы все слова, они, смешавшись, словно кости домино для партии в «козла», верлибром заслоняют смысл, что многие из знатных дам Вероны, тебя моложе, уж детей имеют …)