Дефицитный материал надобен всем, даже бездельнику, кто за всю свою жизнь в руках не держал ничего тяжелее связки ключей.

Впрочем, это я не про Степана, он, говорят, раньше хорошим плотником был.

Это я про директора Клуба, что стоял рядом и позвякивал своей персональной связкой, науськивая Степана на нашу добычу.

Не мылься, Павел Митрофанович, бриться не будешь!

Зима навалилась как-то сразу. Сугробы легли, будто всегда тут и были.

Я зашёл за Ольгой перед танцами. Она представила меня всем в её хате, мне предложили раздеться и сесть, но нет, спасибо, нам уже пора выходить.

Ольга оделась и мы вышли.

Однако в Клуб ещё успеется – аппаратура с эстрады не уносилась, мы просто запирали Зал.

Так что имелся запас времени нам с Ольгой навестить скамейку возле Нефтебазы.

У неё в сумке оказалось вино. Мы выпили, но не много, а для сугрева и настроения, и по плотно укатанному снегу отправились в Клуб.

Уже ночью, тёмной и безлунной, но с утыканным звёздами небом, мы вернулись к недопитой бутылке красного вина в неприметном сугробе.

Оно оказалось до того холодным, что вовсе не грело и на вкус – тоже как лёд.

Мы немного выпили, но допивать не стали. Покурили.

Я расстегнул на себе пальто, она – своё и села ко мне на колени.

Друг с другом мы уже обращались как с личной собственностью.

Я мог запустить руку ей в колготки до самой выпуклой вогнутости, которую не нашёл в ту слишком короткую ночь.

Она запросто расстёгивала ремень моих брюк и все пуговицы, чтоб охватить ладонью мой напряжённый уд.

Всё как обычно, вперемешку с долгими, как затяжные погружения в иное измерение, поцелуями.

И вдруг что-то случилось и меня не стало.

Вышел из себя. Слился. С каждым толчком слиянье всё плотней. Меня тут нет, есть мы… Мы и больше ничего… не распознать… а и не надо… и всё плывёт… туман… как же это…Что?.. О!.. Ещё!

Связь оборвалась. Начали всплывать ночь, снег, скамейка…

Пара рывков вдогонку ускользающему новому миру показали – нечем вернуть, удержать, продолжать…

Мы распались. Снова она и я.

Я оглушённо поднялся.

Тот же фонарь. Искринки в сугробе. Чёрное небо. Уколы звёзд…

Когда не думает никто…

А шапка где? Ладно, потом…

17 ноября… 17 лет… ученик слесаря… потерял девственность…

А она?

( … не знаю до сих пор.

Какая разница?..)

Прощаясь с ней, такой вдруг притихшей, возле хаты тёти Нины, я осознал, что мой долг быть сильней неё, а всё остальное – отныне и во веки веков – я вовсе не обязан понимать.

( … вот, всё-таки, умею я красиво формулировать свои мысли.

Впоследствии.

Десятилетия спустя …)

На следующий вечер я пошёл в вечернюю школу рабочей молодёжи.

Она иногда посещала занятия, потому что тётя Нина требовала получить бумажку об окончании восьми классов.

Выйдя с урока, Ольга стала рассказывать до чего обильным оказалось кровотечение.

( … как будто это хоть что-то меняет.

Что толку во всех целках, обрезаниях, адюльтерах и верностях навек?

Что было – того нет.

Что есть – утратишь.

Чему бывать – того не миновать …)

Конечно, наша любовная связь не в силах была растопить снега и льды зимы, но пылала неугасимо.

Мы связывались при первом же удобном случае.

Заснеженная скамейка возле Нефтебазы нас скоро перестала устраивать – мешала её спинка.

Железный вагончик у крохотного катка в Парке просторнее, но приходится долго ждать, пока хлопцы разопьют вино, поумничают, смажут друг друга по морде – но без ножей – и разойдутся.

Нож доставать – себе в убыток; если Колян у кого нож увидит – забирает с концами и уже не вернёт.

Колян с Посёлка представитель всё более редкой породы богатырей.

Не слишком крупный экземпляр – всего метр восемьдесят, и совсем немногословный.

Хотя ему это не очень-то надо; глянь на эти кулаки по пуду весом – охота к лишним разговорам отпадает сама собой.

Тут даже из-за угла мешком пришибленный враз усекёт, что Колян его за шесть с'eкунд усн'eдает.