Стройбат остался в прошлом, но я всё ещё оставался в стройбате и думал о старшине первой роты, что на прошлой неделе прицепился ко мне в городском автобусе.

Главное, оно ему надо? Он же в гражданке был. Подвыпивший, вот и решил пошугать.

– Ты чё тут? Немедленно в часть. Комбату скажу на разводе.

– А я скажу, что ты был пьяный как свинья.

Никто никому ничего не сказал.

И тот майор тоже в гражданке был. Вообще не знаю откуда он и что.

– Я – майор!– кричит.– Ты что себе позволяешь?!

А почём я знаю, что ты майор, если ты в гражданке?

Вот у меня всё ясно. Глянь на погоны – рядовой стройбата.

Это мы с ним из-за буфетчицы в кафе сцепились.

Ядрёная баба. Она сперва больше ко мне имела склонность, пока он майором не объявился. Может врал?

Нет такую бабу не проведёшь.

Я всё ещё принадлежу стройбату, какая-то часть меня осталась в нём.

Навсегда.

Какую-то часть его я уношу в себе.

До конца.

Но ни о чём таком я не думаю. Я – просто дембель летящий домой.

Не домой, в смысле, в казарму, а домой, в смысле, домой.

Хотя мать писала, что дом продали и купили пол-хаты дальше на Посёлке.

Ничего, найду, адрес знаю.

Но долго думать о Конотопе не получается; думать о нём я отвык, вот и думаю о привычном.

Как мы водили пятигорского ударника в лётное училище, показывать на что он годен.

Втроём пошли – Длинный, ударник тот и я, чтоб те курсанты из их вокально-инструментального ансамбля убедились, что лабух клёво стучит и поговорили б со своим замполитом приткнуть его в ЧМО при училище.

Такая была идея.

Курсанты как раз на сцене репетировали. Зал, как летний кинотеатр – без крыши.

Длинный гитару их взял, ударник за барабаны сел.

Ну, и врезали попурри из Джимми и Джимми. Отвели душу.

Как трактором проехали по тем курсантам в голубых погонах.

Им же барабанщик нужен типа того, что за пионерским знаменем рядом с горнистом ходит:

ду-ду-ду-д'y, ду-ду-ду-д'y.

Вряд ли они своему замполиту хоть слово об этом приходе сказали.

Чистенькие такие. Ухоженные.

Неужели всё позади? И больше не будет вечерних проверок? Ни комроты, ни начштаба, ни кусков…

Лечу домой.

Дома будет всё ништяк. Не зря же мечтал все эти два года; точнее не позволял себе думать о доме.

Это мой первый полёт в самолёте. Не тащиться же двое суток поездом.

Вот только запястье щемит. Та дура в гостинице вчера вечером.

Она бы дала, да негде было.

Говорит, пошли к тебе в номер. Я мужиков попросил – они вышли.

Так пока она себе цену набивала и своими ногтями мне запястье уродовала, они возвращаться по одному начали.

Сеанс окончен.

А я ведь и не наляг'aл, сама за руку ухватила и начала когти запускать.

Не Ставрополь, а рассадник садисток.

Может Ольга и не заметит. А увидит – так что? Мало ли какие раны-шрамы можно получить на боевом посту.

АН-24 приземлился в Ростове. Я вышел в туалет возле взлётного поля и на обратном пути был остановлен военным патрулём.

Конечно, вельветовые туфли не по уставу, но, братцы, дембель я – пролётом к дому, у меня уже самолёт винтами гудит.

Отпустили.

Дозаправка в Харькове и – вот он, залитый совсем уже по-летнему ярким солнцем – аэропорт Борисполь.

В тот первый прилёт я решил, что это уже Киев и, выйдя на солнечную площадь, запруженную всевозможным транспортом и снующими пешеходами, направился к большому щиту с буквой «Т» и двумя рядами клеточек шахматной доски – на такси.

Таксист оказался немного патлатым молодым мужиком лет под тридцать. Мне понравились его добротные туфли коричневой кожи с широкими шнурками.

Я сказал, что мне на железнодорожный вокзал и он предложил мне подождать в машине, пока он найдёт попутчиков.

До Киева оставалось ещё сорок восемь километров.

Он ушёл, а я остался ждать на переднем сиденьи, снял китель и, чтобы скоротать время и сгладить нарастающее нетерпение, забил и выкурил косяк.

Тут он привёл двух офицеров – майора и подполковника, но помоложе, чем у нас в отряде; и мы поехали.