Жизнь стала как пробежка по наезженному лабиринту – сюда не сверни, туда не смотри, про то не думай…

Затем Ира ввела порядок укладывать тебя рядом с собой на двуспальной кровати, а мне раскладывала кресло-кровать для сна.

Иногда она приходила ко мне в темноте, иногда – нет, и тогда я долго не спал, а всё мучился ревностью и обидой.

Всего один лишь раз я обрадовался её отказу.

Битком набитый автобус с обледенелыми стёклами вёз меня с вокзала на Красных партизан и где-то на полпути я вдруг явственно ощутил распирание ануса извне.

Мне в жизни не делали клизму и не вставляли зонд, так что ощущение было незнакомым и необъяснимым среди тесной толпы пассажиров в пальто и дублёнках.

После площади толпа поредела, но чувство, что меня поимели в прямой проход не исчезало.

Именно по этой причине я в тот вечер не настаивал на сексе, леденея от страха, что поимевший меня в автобусе впоследствии и Иру поимеет.

Конечно, очерёдность могла быть и обратной, но я гнал от себя эту мысль…

В конце февраля в СМП-615 была рабочая суббота, но я твёрдо сказал, что не приду и уехал в Нежин.

После ужина на кухне я прошёл в спальню, чтоб не мешать всем в гостиной смотреть телевизор, да там и сесть-то было негде – твоя тётя Вита уже недели две как приехала погостить из Чернигова.

Ты тоже пришла в спальню, мы немножко пошумели и Ира пришла разобрать постели.

Она выключила свет, чтобы ты поскорее заснула, а сама вернулась в гостиную – по телевизору повторяли новогоднюю «Кинопанораму».

Я остался сидеть в темноте перед новым трюмо.

Никаких планов я не составлял, всё шло как-то само по себе.

Услыхав по твоему дыханию, что ты уснула, я подождал ещё минут пять и переложил тебя на кресло-кровать, потом разделся и лёг на супружеское ложе.

Я долго лежал заложив руки под голову.

Машины по улице Красных партизан ходили всё реже, но всё так же шумно и свет их фар ползал по тюлевой занавеске окна.

Бедная Тоня. Как они тут жили?

Потом я стал думать про нас с Ирой: как мы до такого д'oжили?

Вот у меня, к примеру, осталась к ней лишь ревность и желание, все остальные чувства стараюсь подавлять, чтобы не стало ещё больнее, и эти подавить не могу.

А у неё?

В институте понятно – вытащила из колоды такого имиджа на зависть всем подругам.

Подруги разъехались по направлению, а имидж оказался подмоченным.

А тут и мама с колечком. Ты такая молодая. Ещё встретится хороший человек. Желательно лётчик, у них зарплата выше жалких 120 руб.

И что в итоге? Имеет то, что имеем.

Советский Пушкин, камергер-литсотрудник назвал это похотью. Кретин. Похоть это когда уже нет вожделенья.

Снова машина воет, издалека, со стороны авиагородка; по свету видно, как он переползает по тюли оконной занавески, выгибает спину аркой, словно гусеница, а мы нашли-таки способ снятия стресса из-за прерывания естественного течения акта в его завершающей фазе для контроля рождаемости, подобно тому, как у Артура Кларка космонавты перепрыгивают без скафандров из одного шлюза в другой через открытый космос, с побочным бонусом утилизации семени для притираний, чья эффективность благотворного воздействия на кожу многажды выше, чем у всяких мумиёв, жень-шеней и даже травки оджилбой, пытливая затейливость любящих любить друг друга переплюнет любую Кама-Сутру, я всегда чувствовал это, хотя и не читал, а надо?..вот ещё одна… до чего же душу выматывают, пока пров'oют мимо… Бедная Тоня, как они тут жили?..

Потом из-за двери в гостиную донеслись прощающиеся на ночь голоса.

В спальню зашла Ира. В свете уличного фонаря по ту сторону тюля и оконной рамы она нашла нужный флакончик перед трюмо и снова вышла. Я напрягся.

Она долго не возвращалась, а когда пришла и закрыла дверь, то склонилась над тобою – проверить крепко ли я сплю.

Ты спала сном младенца и дальнейшее тебя не разбудило.

Ира легла рядом со мной под одеяло, прикоснулась ко мне, резко отпрянула и вскрикнула:

– Ты?!.. Вон отсюда!

– Да, тише ты…

– Папа!

Она позвала на помощь, чтоб защитили от меня!

Я не трогал её, лишь безучастно лежал подперев голову рукой, в позе пляжника, что прикидывает сколько там народу в воде.

В меня вселилась созерцательность постороннего, потому что мне всё как-то стало всё равно.

Спокойно и раздельно я произнёс:

– Ты мне надоела.

Я сказал это?! Неправда! Не надоела! Это не я!