Когда родилась Леночка, я просто ещё не созрел для роли отца.

Папа в восемнадцать лет? Бросьте смешить!..

Потом нас развели стройбат с институтом.

При появлении на свет тебя я уже годился в отцы и любил тебя беззаветно, но слишком недолго – нас разлучила моя репутация.

С Рузанной я познакомился в её шесть лет.

Она звала меня «папой» и я любил её как дочь, но первый раз обнял, когда Рузанна уезжала в Грецию к своему мужу Апостолосу.

Опять всё та же бесконтактность.

Ашота и родившуюся после него Эмку я не мог обнимать и ласкать – ведь рядом была Рузанна, которой ничего такого от меня не досталось; вот и вышла бы несправедливость.

Так отец пятерых детей и остался всего лишь формальным папой.

Бедные дети!

Но жалеть надо не только их, ведь я тоже прожил жизнь лишённым детской ласки.

Теперь вернёмся к тому, как Леночка попыталась исправить такое вопиющее положение.

Она зашла в комнату и уселась ко мне на колени, отделяя от стола со словарём, тетрадкой и книгой.

Обернув своё лицо ко мне, она подняла правую руку и приложила маленькую ладонь к моей ежеутренне бритой щеке. Наверное, хотела научить меня как это делается.

( … что же меня оттолкнуло? Опасение скатиться к инцесту?

Исключено, при моём роботизированном самоконтроле.

Нет, скорее из-за выражения улыбки на её лице:

«Ах, ты бедняжка!» …)

– Ну, хватит, Леночка. Мне надо работать.

Улыбка сменилась выражением злости и она начала мстительно прыгать, сидя у меня на коленях.

– Что? Размечталась о сладких пирожках? Не рано ли?

И я поднялся на ноги, как бездушный робот, лишив её площадки для подпрыгиваний.

Через пару дней, а может и неделю, вернувшись с работы я заметил перемены на полках этажерки. Там появилась чёрная дыра.

Высокую скулу лица Иры, на любительской фотографии посреди ручья, пробило отверстие.

Орудием этого вандализма, а может даже вудуизма, послужил остро заточенный карандаш, а возможно и шариковая ручка.

Вопрос «кто?!» у меня не возникал.

Какая разница?

– Леночка! Иди-ка сюда!

– Что?

– Я, как отец, обязан заботиться о твоём образовании. Чтобы ты разбиралась: что есть что. Посмотри на фотографию на полке.

– Что?

– Вот это называется подлость.

– Это не я.

– Я не говорю, что это ты. Просто запомни что такое «подлость». А кто её делал уже не важно.

Фотографию пришлось отнести в фотоателье на Клубной.

Фотомастер Артур, молодой армянин умеющий переносить фотопортреты на керамику, сказал, что это поправимо.

Только я попросил увеличить снимок до размеров настенного портрета, оставив всё, что есть, и ручей тоже.

Для восстановленного и увеличенного фото я ещё купил картонную рамочку и снова водрузил на полку.

Увидев результат, моя мать истерично всхохотнула, что и осталось единственным комментарием.

Никаких педагогических бесед по этой теме я больше не затевал, а фотография так и стояла в полной неприкосновенности, потихоньку собирая пыль.

В преддверии двухлетия своего сына Андрея, моя сестра Наташа пожаловалась, что нигде не купишь железную дорогу, чтобы собрать на полу большущий круг из крохотных рельсов, по которым бегал бы маленький поезд.

Помнишь, как у нас на Объекте была?

У меня сохранялось смутное детское воспоминание о прекрасной игрушке и эту жалобу я воспринял как повод вырваться из повседневной конотопской жизни.

Ведь я же любящий дядя!

Для начала я смотался в Киев.

Продавщица универмага «Детский мир» уныло сидела за прилавком в чёрной стёганной телогрейке поверх синего халата магазинной униформы.

Она малость взвеселилась, когда я сообщил ей, что «х'oчу паров'oза».

Хмыкнув, она, ответила по селянски, чтоб мне, деревенщине, лучше дошло:

– Паровоза немає.

Меня это ничуть не удивило, ведь что Наташа скажет, так оно и есть.

Дальше, по плану, шла столица нашей родины – Москва.

Именно туда тянулись караванные тропы для всех изнурённых дефицитом в полупустынях магазинных прилавков.

В столичном «Детском мире» нашёлся и паровоз с вагончиками, и рельсы со стрелками и мостиками, чтобы по ним бегал поезд от маленькой батарейки.

Я отвёз добычу на Киевский вокзал и вернулся в центр – урвать свою долю культурной жизни.