В забегаловке по ту сторону площади Конотопских дивизий вместо обычного сиянья флуоресцентных ламп внутри виднелся лишь свет одинокой дежурной лампочки.

С грустью проходил я мимо, покуда не заметил, что дверь забегаловки открылась и пара мужиков спустились с высокого крыльца.

Ну-ка, ну-ка, поглядим!

Незапертая дверь подалась под лёгким нажимом.

Тут и впрямь горела лишь одна лампочка в 100 ватт, как раз над пивным краном, но из крана текло пиво в бокалы!

Мужика разбирали их и отходили к высоким круглым столикам. Если б не скудное освещение – всё как в старые добрые беззаконные времена.

Нет, не всё. Нету прежнего шума и гама тёплых дружеских разговоров.

Продавец в белой поварской куртке раз за разом предупреждает из-за стойки:

– Тише, мужики, и давай по быстрому! И так нарушаем.

Нет кайфа в кайфе под кнутом секундомера.

Здесь, в полутёмном зале подземелья, где не различить лица пьющего за столиком напротив, мы словно последние остатки ордена тамплиеров после его разгрома и предания анафеме. Прячемся от безалкогольных соглядатаев и доносчиков. Последняя торговка может тыкнуть в тебя пальцем и заорать:

– Держи его! Хватай! Зовите милицию!

Мы вне закона.

Честно говоря, забегаловки мне не сильно нравятся.

Стоишь в очереди и смотришь как подваливают корифаны и просто знакомые к стоящим впереди тебя:

– Братан, и мне парочку.

И вместо одной очереди выстаиваешь, фактически, две-три.

Ещё противнее, когда до крана уж совсем рукой подать, тебя вдруг толкает в бок полузнакомый кент – подмигивает, лыбится:

– Ты ж не забыл, что и мне три кружки.

Нет, в следующий раз уж лучше я в кафе; там только бутылочное, подороже, но этих наглых хвостопадных рож не будет.

И после очередной бани я гордо прохожу мимо забегаловки и топаю до кафе.

– Пива нет.

Блин! Придётся на Мир переться.

Но и в кафе рядом с кинотеатром тоже пива нет. Последний шанс – вокзальный ресторан.

Та же картина. Но ведь это четверг!

Пришлось брать бутылку белого вина.

Столы в ресторане большие, человек на десять каждый в окружении тяжких стульев в кожаной обивке, а посетителей почти нет.

Я уселся за один из столов где-то посреди зала и начал наливать в фужер как будто цежу пиво из бутылки – тонкой, словно спица, струйкой. Так уж у меня рука набита.

После первого фужера подошёл ко мне какой-то мужик неопределённого рода занятий, попросил разрешения присесть. Полный зал пустых столов, а его сюда тянет.

Ну, я не стал возражать.

Сидя на соседнем стуле, он начал излагать, что здесь проездом из города Львова.

Я ответил, что Львов тоже хороший город, добро пожаловать и всё такое; и начал наливать себе второй фужер.

Он уставился на тонкую струйку и сообщил, что недавно вышел с зоны.

Пара парней через один стол притихли.

Я поздравил его с освобождением и выпил.

Лицо его вдруг исказилось непонятной злобой и он стал громко угрожать, что когда я окажусь на одной с ним зоне он будет иметь меня в прямой проход.

( … всё это, конечно, в более общедоступной терминологии …)

Вино допито, сосед по столу мне не по душе и я поднялся уходить. Один из парней, что сидели неподалёку, уже стоял между столами.

– Мочи его!– сказал он мне.– Чё тянешь? Мы на подхвате!

Совсем незнакомый парень. Видать, патриотизм взыграл.

– Вы не поняли,– ответил я.– Он не местный, закон гостеприимства не позволяет бить бутылки об его голову. Вот будет у меня отпуск, съезжу в город Львов, посмотрю в чём проблема, что проезжие оттуда такие невежливые.

Не знаю понял ли парень мою пространную речь, но он вернулся за свой стол, а я ушёл оставив своего соседа сидящим перед пустой бутылкой на пустом полированном столе.

Он прибегнул к предельному оскорблению, но магия не сработала – бутылка не превратилась в осколки.

Но всё равно, Горбачёву я этого не прощу.

Ты скажешь при чём тут Горбачёв?

Даже в эпоху дефицита бутылочное пиво в Конотопе не исчезало.

Никогда.

А этот всё не унимался и добавлял в сухой закон новые статьи об ужесточении борьбы.

Вечером того дня, когда вступала в силу очередная ужесточительная волна, я, как обычно, отправился в парк на Миру на танцы.