Когда я прибыл вносить свою лепту, металлические конструкции в цехах фабрики красили уже по четвёртому разу, а двор фабрики покрывали третьим слоем асфальта.

Стояли прощальные деньки золотой осени, солнце ласково улыбалось с неба, но, при виде маленьких зелёных ёлочек в каменных горшках для украшения двора, охватывала грусть-тоска.

Малая ёмкость горшка не позволит деревцам развиться, и после визита Секретаря они неизбежно усохнут.

Перед отъездом в командировку, я заходил в конотопский Универмаг, чтобы купить спортивную сумку для нужных вещей.

Как оказалось, там на такие сумки наехал приступ дефицита и мне пришлось взять небольшую, практичную, но, если присмотреться, всё-таки, женскую сумку.

Может я действительно извращенец?

Для проживания в Киеве, меня определили в пансионат рядом с «Трубой» на самом берегу Днепра.

До войны имелся план пересечь Днепр в этом месте линией метрополитена и успели даже соорудить остановку из железобетона, что и впрямь смахивает на великанскую трубу диаметром с двухэтажный дом. Затем обстоятельства и планы изменились, а «Трубу» исписали всякими «здесь были Ося и Киса».

Пансионатом называлась длинная одноэтажка с комнатами пеналами, как в общежитиях, только что окна побольше.

По утрам я выходил на песчаный берег делать зарядку среди кустов ивняка.

Смотреть на Днепр с такой близи совсем не то, что из электрички, проносящейся над ним по мосту. Океаническая масса валящей, прямо перед твоими глазами, воды просто потрясает.

И ведь это длится уж которое тысячелетие подряд.

Три-четыре; выдох, наклон…

В комнате со мной жил блондин из Южной Украины, который в деталях рассказывал, как его зарезали на пляже. Свои же пацаны. Воткнули нож в живот и он свалился на спину.

А тут участковый подошёл. Пацаны сделали вид будто в карты играют, а поверх ножа раскрытую газету набросили.

Участковый о чём-то стал расспрашивать, а блондин лежал и смотрел, и слова не мог сказать, а по газете муха ползала.

Пацаны, конечно: «Не, не знаем. Не, не видали».

Когда участковый ушёл, они ему «скорую» вызвали за то, что не спалил их перед тем.

Работы на фабрике почти не осталось и съехавшиеся командировочные часами сидели в комнате Красного Уголка, где молодой и бородатый художник, из местных, день за днём выписывал буквы одного и того же лозунга на одной и той же длинной полосе красного кумача, постеленной вдоль длинного стола, или разговаривал с приятелями, тоже местными, которых непонятно как пускали через проходную.

Мы переодевались тут же, в выданные фабрикой спецовки, а свою одежду складывали на стулья.

За поворотом коридора постоянно работал душ; не жизнь, а малина.

Сокомандировочников изумляла моя «усидчивость», что не прохаживаюсь по Красному Уголку, а сижу как пень и ничего не рассказываю, только смотрю да слушаю.

После очередного рабочего дня я вернулся в пансионат и понял, что у блондина закончилась командировка, потому что его постель уже исчезла, а моя извращенская сумка распахнута и в ней отсутствуют мои последние десять рублей.

До конца моей командировки оставалась ещё неделя.

Утром следующего дня, это была суббота, я вышел на поиски пищи.

Никакого определённого плана я не составлял, а просто шёл в сторону далёкого моста через Днепр. Потом шёл по мосту на множестве стальных канатов.

За мостом в поле стояли несколько многоэтажек – зародыш района Троещина, но я прошёл мимо и дальше; туда, где виднелся лес.

Дорога миновала село Погреби и углубилась в лес, где я начал искать грибы.

Там попадались только два вида и те какие-то незнакомые – одни, которые с заострёнными шляпками, оказались очень горькими, так что пришлось есть другие – со впадинками.

Голод отступил и я пошёл обратно.

В поле между селом и далёкими многоэтажками мне повезло – на обочине дороги я увидел россыпь картошки. Наверное, кузов машины при перевозке урожая нагрузили с горкой и, когда она соскочила на обочину, излишки ссыпались.

Я набил карманы картофелинами, а в воскресенье пришёл на то же место с явно женской сумкой.

В пансионате, в самом конце коридора находилась кухня с газовой плитой и большой общей кастрюлей.

Я заготовил картошку в мундире впрок на несколько дней.

А когда я возвращался в Киев по мосту со стальными канатами, то понял чт'o именно не даёт мне жить нормальной жизнью – моё стихоплётство.

Вон все вокруг живут как люди, потому что стихов не пишут. Надо и мне завязать; глядишь, и – всё наладится.

Легко сказать «завяжу я с этим делом», но как?