Сжечь блокнотик, который блондин великодушно оставил в сумке?

Слишком тривиально.

И я решил сделать сборник стихов и на этом поставить точку. Вот такой план.

В понедельник в предбаннике начальника отдела кадров я попросил у его секретаря-машинистки 32 листа чистой бумаги. Как в «Манифесте Коммунистической партии» Карла Маркса, но именно столько страниц понадобилось для всех стихотворений плюс предисловие.

Сверх того она дала мне брак – два не разрезанных листа, из которых получалась как бы папка для остальных.

В Красном Уголке я попросил художника сделать из этой папки обложку сборника стихов под названием «Таке собi?»

Вечером в пансионате я почти печатным почерком переписал стихи и предисловие из блокнотика на принесённые листы бумаги.

Утром на фабрике художник показал как он оформил обложку – абстрактно бежевые волны, имя автора и название сборника.

Потом он почесал в затылке и начал каяться – писать он начал в развороте сдвоенного листа и теперь название и автор оказались на задней, а не на лицевой обложке.

Бракованные листы большая редкость и мне не оставалось ничего другого, кроме как собрать сборник на арабский манер – от задней обложки к передней.

Хорошо жить в одном городе с книгоиздательством – заканчивая работу в пять, успеваешь посетить их без совершения прогула.

В том кабинете, откуда молодой человек когда-то направлял меня к специалисту по Моэму, сидели уже двое – другой молодой человек и ещё молодая женщина.

Я спросил куда тут сдают поэзию.

Они обрадовались и дали направление в первый кабинет по коридору, налево за углом.

Там, на сообщение о доставке сборника поэзии, прозвучал знакомый мне вопрос:

– Кто вас прислал?

– Ах, ну, конечно! Меня прислали из соседнего кабинета. Тут сразу за углом, знаете?

Это послужило достаточной рекомендацией, чтоб сборник перешёл из рук в руки.

Я вышел из издательства тоскуя и смеясь.

Тоскуя?

Я отринул своих детищ и дал зарок блюсти бесплодие отныне и вовеки.

Смеясь?

Я – свободен!

( … любое начатое стихотворение обрекает тебя на кабалу. Ты мучаешься и пашешь словно раб, до момента, когда можешь сделать шаг в сторону и сказать: «да, вроде, ничего, готово, хватит; на большее я не способен» …)

Ещё громче смеялся я над приёмщиком, ведь на сборнике нет никаких адресов, указан лишь поэт – Клим Солоха, да автор предисловия – приятель Клима.

Всё! Отслужил…

– Как приняли?– спросил художник.

– На «ура!»

Имевшийся запас картошки мог поддерживать меня до конца недели, но она как-то не насыщала, даже и с солью.

Художник заметил, как в Красном Уголке я подхватил с подоконника забытый кем-то сухарь булки и съел его, пряча в кулаке.

Он рассказал об этом вечно всем недовольному начальнику отдела кадров. Тот пришёл в уже пустой от командировочных Красный Уголок и спросил в чём дело.

У меня пропали деньги из сумки.

Украли? Кто?

Об этом ничего не знаю; была десятка и – не стало.

Он недовольно дёрнул лицом и вышел.

Вскоре меня позвали в его кабинет и он сказал, что отметит мою командировку полностью (хотя оставалось ещё три дня), но я должен исполнить срочную работу: во дворе КАМАЗ высыпал песок не туда, куда надо. Теперь песок тот надо передвинуть, но бульдозер помнёт гусеницами свежий асфальт.

Часа два-три я перелопачивал песок, чтоб спрятать его позади горшков с обречёнными ёлочками.

За этот труд мне выписали десять рублей, которые я тут же получил в кассе.

Билет на электричку до Конотопа стоил четыре с чем-то.

Я пошёл в гастроном, купил бутылку водки, прозрачной как слеза разлуки, что-то там для закуси и вернулся в Красный Уголок.

Мы с художником распили её за успех сборника поэзии, который листается сзаду наперёд.

Капремонтом на конотопской фабрике вторсырья командовал Юра.

Он умел и любил смеяться, обнажая фиксу светлого металла на клыку. В чёрно-белых фильмах такими обычно изображают комсомольских вожаков, вот только фикса на вписывалась в образ.