– Ах, нет.

Я допиваю дохленький горный цветок под его повесть, что он тут проездом из Нальчика, где какой-то очень важный директор очень важного предприятия сделал его таким, когда он ещё был совсем мальчиком.

Потом он меня обнимает, но не целует – ведь я наказан, я был с блядью, негодяй – и он уходит сентиментально манящей походкой в сторону уличных фонарей за деревьями парка.

Мальчик из города Нальчик.

Судя по анекдоту, жизнь у них не сахар. Таись и прячься, пока не поймают.

Ну, чё? Пора домой двигать?

Пришло письмо от Ольги, что она получила письмо от моего сослуживца.

Он анонимно сообщал ей о моих амурных самовольных хождениях в разные стороны от дислокации воинской части 41769, она же одиннадцатый ВСО.

Меня до глубины души возмутила наглость грязных инсинуаций.

Ведь ни в Дёмино, ни на хлебозаводе ничего не получилось!

А тот голубой вообще не в счёт. Я ведь даже и не кончил.

Поэтому в ответном письме я открыто и честно заявил, что ничего такого, что он там наподразумевал, и близко не было и пусть она мне вышлет ту анонимку для проведения графологической экспертизы и принятия соответственных мер пресечения к этому оборзевшему суке.

В своём ответе она сообщила, что письмо с вымыслами о моём, якобы, неустойчивом, поведении повергло её в состояние аффекта, пребывая в котором, она разодрала его на мелкие клочья.

( … и тут я снова упираюсь в трансцендентальность.

Зачем? Какой в этом прок анонимщику?

А если Ольга просто так брала меня на пушку, то всё равно – зачем?

До чего, всё-таки, ограничены возможности человеческого разума.

Во всяком случае – моего …)

Ваня ушёл на вечернюю проверку – сегодня моя ночная смена.

Пришёл Серый и привёл «молодого» водителя из симферопольских.

Оба на поддаче; понятно – у «молодого» деньги есть, то-то он с ним и кентуется.

И тут Серый повёл какой-то непонятный базар, типа, на меня у ребят обиды.

Я не понял. Какие ребята? Что за обиды?

Ща, паймёшь, ну, пашли. И входную дверь на крючок.

Зашли мы втроём в мастерскую и Серый враз слинял. Я не понял.

Этот верзила «молодой» стоит, в глаза мне не смотрит:

– Ты чё ребят закладываешь?

И кулаком в лицо. Я плечо подставил, за дверь выскочил – тот следом.

А за печью лом стоит. Я за лом схватился, кричу:

– Серый! Кого я, блядь, закладывал?

А Серый тут же в проходе стоял; увидел, что я с ломом и мне серию по корпусу.

Я лом уронил.

Да и хватался-то скорее инстинктивно, для острастки.

А тут под окном железная ставня сдвинулась и вползает Саша Хворостюк из нашего призыва; в сапогах, трусах и с полотенцем на шее, хотел, видно, душ принять в насосной.

Серый на него полкан'a спустил:

– Пошёл на хуй отсюда!

Тот задним уполз, Серый опять ко мне, а у меня вся грудь в крови – куртка была нараспашку и он, когда ударил, родинку сорвал.

Ну, он не слишком пьяный был, видит – кровищи до хуя и хуй его знает чё там в мастерской было; в дисбат загреметь неохота; ещё чего-то попиздел «смотри!», «ребята!», и ушли они.

Так я и не понял что за хуйня.

Потом его увидел спросил, он толком ничего не сказал, опять «смотри, если чё».

Короче, пахана из себя строил.

С того случая у меня на дежурствах занятие появилось.

Мотор воет, котёл шипит, а я, на круглый стол опёршись, всё одну думу думаю.

Часами думаю.

Как мне Серого грохнуть.

Грохнуть, конечно, не проблема – всё тем же ломом, но что потом?

Надо так грохнуть, чтоб самому не загреметь – а как?

Яму в поле выкопать и то нечем – в мастерской только молоток с зубилом. У кого-то попросить – так потом всплывёт.

Или, допустим, в насосной; в ту яму, что постоянно водой заполнена. Она глубокая, груз привязать и – туда. Но вдруг вода завоняется, когда труп начнёт разлагаться?

Самое правильное – в топку котла, там от форсунки пламя на два метра, испепелит бесследно.

Вот только Ваня придёт меня сменять, а тут жареным пахнет, попробуй объясни.

Проблема явно не имела решения и я неделю за неделей ходил по замкнутому кругу, пока дежурный повар не скажет, что можно выключать котёл.