Наконец, показался джип… Когда бегала за аптечкой, он казался таким близким. Тут уже пот градом катился, в груди все пекло жаром, отдаваясь болью вдоль живота. Но донесла. Донесла… Положила раненого на заднее сидение, не зная, так ли надо. Ремнем безопасности закрепила и вроде ничего, и вроде не так страшно уже.

Только до тех пор, пока не решила завести мотор… Повернула ключ раз, другой — шипение из-под капота, подергивание, затем проклятая машина протяжно глохла, точно насмехаясь над единственной призрачной надеждой. А воин на заднем сидении лежал, глядя наверх, прямо на слепящее солнце, на этот расплавленный гигантский шар. И что он видел уже там… Солнце ли, а, может, уже поля и леса, где гуляли его славные предки. Лишь бы не торопился к ним. Рано еще, слишком рано.

— Ну, давай же, заводись! Заводись, ***! — кляла все на свете девушка, осознав, что джип успешно доставил пиратов, но отказывался, как по злому колдовству, везти ее. Чинить? Нет времени разбираться, что там сломалось, да и, как признавалась, в моторах не сильно понимала. Ничего ее, выходит, в жизни полезного не интересовало. Кому нужен этот биатлон, кому нужны эти картины Гойи, на которых изображен Ваас… Бред… Только не бред. Только не сейчас. Донести любой ценой раненого до аванпоста, а потом уже бредить сколько влезет. А после пережитого существовал риск снова впасть в бред, в беспамятство. Хотя что пережила? Обычный день на архипелаге Рук. Но привыкнуть нереально.

И снова она вышла из машины, бормоча парню, дыхание которого уже становилось нехорошо прерывистым, лающим, особенно, когда снова пришлось взваливать его на спину, причиняя новую боль.

— Потерпи, еще немного, — уговаривала их обоих Джейс.

Доки Валсы. Вроде бы и близко, совсем близко. Все расстояния казались близкими, когда она шла переключать радиовышку, да она вообще не помнила, как и каким путем прошла до нее, как забралась по этим шатким вертикальным лестницам, которые маячили теперь снова совсем неподалеку. Но толку-то теперь от вышки. Как позвать воинов с аванпоста, ей все равно не сказали, то ли потому, что чужая, то ли потому, что сами не обладали отлаженной системой.

Выбора не было, только переступать по дороге, оставляя глубокие следы на песке, укрывавшем на данном участке раскатанный грунт надоедливой пылью.

Пыль на дороге — это просто пыль на дороге. Не надежды, не тревоги, просто пыль на дороге. И, наверное, у каждого настают в жизни такие моменты, когда кажется, что еще шаг — и все, смерть, только концы отдать. Но отчего-то совершался еще шаг, и второй, и третий, и за ним следующий и следующий. И порой удавалось даже ускориться, хорошо, что хотя бы знала, где этот аванпост. Добраться до горы доктора… Много захотела. Тут и по прямой едва тащилась.

Если ракьят и сочли бы нужным искать помощи химика, они бы, наверное, уже от аванпоста сумели донести или довезти товарища.

А здесь помощи ждать оказывалось не от кого, небеса-то помогают всегда, но в таких ситуациях только тем, что дают силы не упасть, идти дальше, гнуться, но не ломаться.

В ушах звенело, в глазах плыл разноцветными пятнами душный воздух, казалось, что из носа того и гляди хлынет кровь. И в какой-то мере даже этого хотелось, но лишь на том уровне, что подсознание на данный момент путало кровь с водой, которой катастрофически не хватало пересохшему горлу.

Люди-то все о высоком твердят, о благородном. О том, какие они непонятые и непонятные. Здесь понимать оказывалось некого, ни себя, ни человека, жизнь которого хотелось сохранить. И еще находила в себе силы бормотать:

— Сейчас… уже скоро, потерпи, потерпи…

Он отзывался иногда осиплым голосом. Его крупные руки свешивались безвольно через плечи, но, кажется, сознание все-таки все еще не покидало его. А если бы покинуло, стало бы совсем жутко. И на панику и злость, на случайности не оставалось времени. Какие-то случайности роковые, нехорошие, а какие-то, вроде бинта, добрые, помогающие. Ведь кому-то случалось и без бинтов загибаться вообще в одиночестве в джунглях с гноящимися ранами, на которые слетались мухи.

Насекомые и так-то не оставляли без внимания липкие от пота тела людей, облепляли свежие трупы, и к раненому подлетали беззаконно кровопийцы. Джейс с силой выдыхала, моргая, когда летающие гады норовили сесть на лицо, попасть в глаза. Нескольких поймала ресницами, одна все-таки ткнулась в правый глаз, отчего дорога на некоторое время расплылась, глаз явно покраснел, из него покатились слезы, но движения девушка не прекратила. И эти слезы ничего не значили.

Ни плакать, ни умирать она больше не хотела, паника тоже отступала. Есть другой вариант расхожей поговорки, очевидно, должен быть: мозг боится упасть, а ноги идут.

Силы покидали быстрее, чем хотелось бы, последние силы, драгоценные. И, наверное, каждому знакомо ощущение этой дикой нелепости от ощущения, что дорога не закончится, если упасть посреди нее. Есть в жизни ситуации, когда неоткуда ждать помощи. Джейс знала это чувство по соревнованиям, там все зависело от нее. А образ отца поддерживал ее и по сей день. И ненависть к врагу, Ваасу, придавала иных сил с некоторых пор.

Как ангел и демон, как свет и тьма.

И неверно говорят, что без зла невозможно добро, но если вокруг нет добра, то зло тоже может служить стимулом к жизни, особенно во имя добра. Но зло и ярость — разные категории. Ярость и озлобленность на всю эту несправедливость не позволяли оставаться равнодушной Джейс. Зло делало безразличным к судьбам людей Вааса. Он видел самое сердце этой катастрофы, он сам же ее устроил. И страдал или не страдал от осознания своего зла, своей замкнутости в повторении бессмысленных действий — неведомо и неважно.