Очевидно, Джейс не умела подчиняться, привыкнув все делать в одиночку. Но здесь обретались такие силы, против которых она одна ничего не могла. Хотя… Так сколько человек она убила с момента попадания на остров? Она не могла сосчитать. И боялась теперь, скорее, того, что совершенно не боится своих деяний. Да, убила.

А как иначе? Но что же тогда говорили о нормах, о морали? Но как иначе выживать? Непротивление злу силой отличный принцип для тех, кого всякое зло и тяжкая нужда обходят стороной.

И только запад поедал медленно спускавшейся тьмой рассветную сторону востока.

Джейс металась возле ржавой ограды, наткнулась на дерево с вытянутыми листьями и какими-то зеленовато-золотистыми овальными плодами, смогла определить, что это, вероятно, манго. И даже спелые, сорвала несколько плавным непринужденным движением.

Невыносимое ожидание, не проходящая тревога за друзей, да и все-таки страх смерти… Своей. Но кто мог сказать, когда в следующий раз удастся что-нибудь съесть? А на адреналине вечно жить не удавалось никому.

Манго. Непривычный вкус, который ей, человеку с севера, не удавалось ни с чем сравнить. Последнее время вообще не находилось аналогов и сравнения ни для событий, ни для вещей.

«Ну, вот и она, пища джунглей», — усмехнулась девушка, заставляя свой голос хотя бы в мыслях не дрожать, в мыслях он у нее такой был высокий, трепетный, а в жизни низкий, почти мужской, точно настоящая она, хрупкая, женственная, обреталась в беспробудной скорлупе. Такая уж жизнь выходила, что себя настоящую приходилось держать всегда в саркофаге, точно мумию, укрытую саваном.

И вот раздался гул мотора. Враги? Она ждала только врагов, не надеясь уже, что хоть кто-то приедет ей на помощь. Вскинула автомат. Стремительно. Как проворно ей удавалось управляться с оружием. Хоть чему-то полезному научила ее жизнь. Она думала, это все для веселья, но ничего и никогда не делается просто так. Недаром игры детей в древности являлись чем-то вроде репетиции, подготовки к охоте, войне…

— Джейсон? — донесся голос ракьят.

Подъехал джип с тремя крепкими смуглыми парнями. Вооруженными. Вроде бы. Да какое вооружение! Ни бронежилетов, ни винтовок приличных. Только автоматы конца прошлого столетия. Но, может, этого и хватило бы. В любом случае, теперь хоть кто-то мог прикрыть спину от вражеского огня.

Девушка выдохнула, опуская автомат. Снова мысли стучали сосредоточенным метрономом в висках. Скорее! Оставался всего час до продажи. Долго ехали, долго!

— Давай скорее в машину!

— Я угнал джип!

— О’кей, тогда я с тобой, — кивнул один из парней, сплошь покрытый татуировками. «Татау»? Судя по количеству этих «татау», воин он был опытный, просто так их не наносили.

Нет игр. Выживание. Игры, досуг — все слова для тех, кто привык к безопасности, хоть может каждый умереть ежесекундно, хоть одним мановением руки мир в огне и агонии может изойти. Волей чьей-то игры.

Машины понеслись вниз с холма к пересечению трех рек. Ракьят, очевидно, неплохо знали это место и все короткие пути к нему. Еще бы им не знать, ведь остров являлся их домом. И когда-то они могли беспрепятственно ступать по этой земле, не опасаясь подлой засады в недобрый час.

И сумерки ночи втирались медленно подкожными мурашами, а зной влажный становился лесами, что тревожимы звуком, отделенным от беглых колес, которые несли в неизвестность. Неизвестности два километра, отделенные сны от весны, неразборчивой, суетной. Некто растоптал все осколки. Блесны белая заводь для рыб, перевернутых в небе, крокодильим обрядом лихим. И стрелки, заломив, как руки мертвеца, отсчитывали время. И время до конца. Какого ей конца? Спасти и сохранить. Но ведь глуха река, а небо не размыть, а небо не расстроить, налаженный орган душевных тонких струн, где скрипка и эфир — курок застыл на взводе и вьется по воде, по рыбам лишь огнем.

Иные рыбы в небе и птицы по реке. Перевернуть себя, как мякишем и хлебом, но вьется лишь поток урочных черных дел. Шахтерское лицо, чернеющее в яви, и автомат без лиц. Один лишь глаз-прицел. И время унеслось в часах чернографитных, карандашом времен вписавших даты. Впредь, останется тире, что было человеком. А жизнь прошла не зря. Иль жизнь пошла на взвесь?

И сад живых фигур, клубящийся рассветом, и плод познанья съесть, чтоб не узнать минут. Но бремя часовщик. И знания, как натрий, горящие в воде, как птицы в вышине.

Не знать и не просить. Вот лучшая награда. Но если бы не знать, то для чего и жить?

Так сколько человек она убила за этот день? И что там говорили о морали и принципах, об этике? Если забыть о них, принять тот факт, что здесь неприменимы, то можно не бояться и дальше убивать. А если вспомнить — грех, то лучше и не знать. Но есть слово «война» — снятие грехов, убийство ради защиты. Здесь шла война? Пожалуй, именно она.

Комментарий к 34. В неспокойных видениях Вы не волнуйтесь, дальше события будут развиваться стремительно. Даже слишком.