– Камилло? Камилло Диксон? – обратился к нему Рыжик вопросительно. Его голос неуловимо менялся – то звенел стеклянными колокольчиками, то чуть шептал, словно ветер подземки, то обретал мягкость и переливы норкового меха.

– Он самый, – мрачно отозвался Камилло, не в силах оторвать сведённую судорогой руку от пальто, а взгляд – от исцарапанного, в засохшей крови и каплях ртути лица Рыжика со странно перекосившимися, левая выше правой, бровями, и с безумными лунными искорками в чёрных глазах. – Тот самый, который, осмелюсь тебе напомнить, твой неназванный отчим, лучший друг и отрада жизни. Ну как, припоминаешь?..

– Да я помню тебя, помню… Камилло, – махнул рукой Рыжик и улыбнулся. Странная это была улыбка: словно Рыжик нечаянно обронил её, разбив на сотню осколков, а потом склеил обратно. И получилось очень похоже на прежнюю, но всё-таки что-то не то.

– Когда вернёмся домой, придётся мне начистить ведро картошки и мешок лука, да… Ну и ладно. Где наша не пропадала, – Рыжик опять махнул рукой. – Я ведь обещал тебе не теряться, Камилло, но не выполнил это обещание. Прости.

– Рыжик… а ты вернёшься… домой? – тихо спросил Камилло, глядя в дикие раскосые глаза – и увидел, как в глубине чужих зрачков хищной рыбиной плеснулась… неужели печаль?

А в следующий миг Рыжик опустил ресницы, ускользая, пряча, не давая присмотреться.

– Вернусь, – ответил он резко. – Кто бы сомневался.

Повисло молчание. Вдалеке звякнул трамвай Аанны, подъезжающий к конечной остановке.

Рыжик вздохнул, всё так же не поднимая склоненной головы, не давая смотреть себе в глаза.

– Прости… мне сейчас очень тяжело, – он кончиками пальцев виновато коснулся стиснутой руки Камилло. – Когда-нибудь ты поймёшь, по какому бритвенному лезвию я сейчас иду, и что для меня каждый новый шаг… но это не оправдывает мою дерзость и злость по отношению к тебе. Мне так стыдно за себя, Камилло, очень стыдно. Прости меня, потому что, когда ты узнаешь, за что я просил прощения… Впрочем, неважно. Забудь. В этом мире паутины, кружев и бинтов у меня даже мысли все позапутались – сплошь петли да узелки. Хватит с меня этих слов, от них только хуже делается. Забудь, что я тут наговорил. Пошли к Ленточке?..

– Я это, хотел на первом трамвае прокатиться. Потому и выполз так рано, – слегка суетливо отозвался Диксон, засовывая руки в карманы и отступая спиной в сторону трамвайных рельсов. Сейчас он сам себе напоминал косиножистого Леонара. И ещё ему было очень гадко из-за того, что Камилло впервые за всё время их знакомства сознательно солгал Рыжику.

– А, ну катайся, это весело, – Рыжик мизинцем почесал левую бровь, – к обеду-то вернёшься?

– Конечно. И не волнуйся за меня, – Камилло с тяжёлым сердцем провёл костяшками пальцев по скуле Рыжика – вторая рука сжимала в кармане кулёчек с семенами кровежорок. – Ты ж сам знаешь, у меня меркаторский нюх на Некоузскую географию. Я теперь нигде не заблужусь.

– Если что – я у Ленточки. Приходи поскорее, ладно?..

– Да, конечно, – повторил Камилло с улыбкой, хотя на сердце у него кошки драли. Он не был уверен, что вернётся из своей поездки вообще. Но Рыжик, видимо, не почувствовал фальши в его голосе: несколько раз задумчиво кивнув, он напоследок по-кошачьи ласково потёрся щекой об рукав Диксона, оставив на драпе пальто кровь и ртуть, и ушёл по тропинке к домам.

– Прости ты меня, Рыжик, – еле слышно прошептал Камилло вслед тонкой фигурке, похожей на погребальную свечку – всполох золотисто-рыжих волос над чёрной одеждой. Закусил губу и побежал по берегу загадочно мерцавшего озера, хранящего молчание сфинкса, к нетерпеливо позванивающему трамваю. Три ступеньки, лязг задвинувшейся двери: назад пути нет. Нет. Нет…

– А вот и наш мухнявый опозданик, – радостно откомментировала Аанна явление Диксона, высовываясь из кабины. В руке у неё был надкусанный пирожок с повидлом. – Падай, где тебе нравится, и готовься к полёту. У меня сегодня три галлона крови и полный кулёк семян, так что на прямых перегонах возможен переход звукового барьера… Слу-ушай, ремней безопасности и надувных подушек у нас в комплектации нет, а ты не похож на любителя бегать по потолку… так может, тебя хотя бы скотчем к сиденью примотать? Ты ведь в первый раз с нами едешь…

– Нет, пусть лучше вон Леонар его своими ядовитыми слюнями приклеит. Мы пока тут сидим, он уже целую лужу успел на пол напустить, – громко встрял в разговор кучерявый Бонита. Он таки добрался до трамвая, по пути извалявшись в снегу, и теперь сидел, вальяжно развалившись сразу на двух сиденьях в позе «это яйца!». Развалился он, причём, на конфискованном у Леонара его белоснежном пальто, подстеленном, как тут же радостно объявил Бонита, для амортизации ударов колдобин в рельсах по колдобинам в колёсах. А то у Поля своего пальто нет. И мамы нет. И папы нет. Сирота он, сирота…

– Судя по всему, эти ваши заявления, Полли – следствие длительного общения с тем гадким носатым мальчишкой Майло, не иначе, – ехидно заметил Диксон, распушив усы в щёточку. Это была его маленькая месть за вчерашние посиделки в кафе. Полли в ответ скорчил ему рожицу.

«Нет, ну как есть пацан! Даже повадки такие же. Пожалуй, эта кучерявая зараза тридцати с хвостом лет от роду даже больше мальчишка, чем мой Рыжик… – подумал Камилло, озираясь с целью узнать, какие ещё маньяки встали после вчерашнего праздничка в пять утра, кроме него.