Камилло тихонечко вздохнул в усы и разъяснил Боните своё предыдущее высказывание:

– Я готов тебя выслушать и попробовать принять твои слова, но…

– …Но тебя смущает, что где-то во мне бродят три пинты отменного шампусика из ртутных цветков, к тому же без закуси? – понял Поль и криво ухмыльнулся. – Не заморачивайся. На мне до сих пор остались узы, а одно из их преимуществ – это способность контролировать собственный организм. Я могу не есть и не спать по несколько суток, злоупотреблять алкоголем в любых дозах, не теряя при этом здравого рассудка, а также, как выяснилось – перемещаться в пространстве на небольшие расстояния и ходить сквозь стены с непредсказуемыми последствиями…

– М-да… Ладно! – решился Диксон. – Говори, чего хотел.

– Ты свято веришь в то, что связан с Рыжиком, то есть с Иглой, – Поль прикрыл глаза, опустив пушистые ресницы и рассеянно глядя из-под них на мелькавший за окнами, как-то неподходяще радостный и солнечный пейзаж. – Между вами нить – крепкая, Камилло, очень крепкая. Но… она уже подходит к концу. Остался последний стежок, и… всё. Это неотвратимо, это обязательно случится, но вот точные место и время этого последнего стежка неизвестны, и именно они сейчас определяют всё наше будущее. Всё, понимаешь? И я не хочу, чтобы Элен попыталась помешать этому событию или повлиять на него – а она наверняка попытается, это и к гадалке не ходи… И кстати – у меня такое устойчивое ощущение, мой усатый друг, что ты набился на утренний рейс если не с идентичной целью, то с родственной…

– Я могу рисковать своей жизнью – но не Рыжиком, – глухо отозвался Диксон, непроизвольно нащупывая и сжимая в кармане кулёк с семенами кровежорок. – Я хотел отвести от нас эту беду, мне надоело жить на лезвии, в постоянном напряжении, и мне надоело подчинять свои действия необходимости всё время быть начеку и обороняться от Ливали и её офицеров! Ты знаешь, они однажды едва не похитили Рыжика – и это чудо, что мне удалось его отбить у этих выродков в форме. Второго такого ужаса я попросту не переживу. Я ведь уже не мальчишка, и сердце у меня пошаливает, – Камилло вздохнул и с грустной улыбкой снял шляпу, – если бы не лысина, я бы точно на всю голову в тот вечер поседел. Ты… ты понимаешь?

– Да, – спустя минуту глухо отозвался Бонита. – У тебя есть Рыжик, а у меня – Майло. Сын северной ведьмы Стефании Пеккала, из-за которой я, собственно, и порвал с Элен Ливали. Да, я понимаю: из меня хреновый отец, я неустроенный и постоянно влипающий во всё подряд вечный студент с кривой неравномерной судьбой. Но Майло – это всё, что у меня вообще есть ценного в этой вот вывихнутой жизни. За него я тоже горло кому угодно порву.

– Вот-вот… – Камилло и Бонита неожиданно посмотрели друг дружке в глаза с откровенной симпатией и приязнью.

– Ты знаешь, – проглотив комок в горле, сказал Диксон, – я всё понимаю… и да, мне горько. Но остаётся вера в то, что Рыжик окончательно не покинет меня… он ведь сам так не любит слов «никогда», «навсегда», и прочих подобных абсолютизмов. Иногда я мечтаю отключить эту свою «понималку», Поль – или научиться управлять ею так, как ты управляешь своими физическими ощущениями. Нажать кнопку с надписью «Осознание реального положения вещей – off», и хоть немного пожить в глупом и счастливом безмыслии. Наивно веря, что всё будет хорошо…

– Хрен вам, на этой скотине стоит прочный предохранитель, – мрачно пошутил Бонита.

– Особенно у меня. Я по жизни хорошо проинформированный пессимист.

– Да? А мне ты показался легкомысленным… и наглым, – разоткровенничался Диксон. Он сам не мог объяснить, с чего его так понесло, и зачем Камилло выворачивает душу наизнанку перед тем самым сомнительным кудрявым Полли, с которым только вчера устроил знатную базарную склоку из-за печенюшек. То ли сработал «эффект поезда с попутчиками», то ли Диксон просто устал хранить все свои тревоги, сомнения и надежды за непрочными стенами молчания… Ведь с Рыжиком обсуждать эту тему было бы… мягко скажем, странно. Их взаимоотношения с самого начала были запретными для обсуждения – после того страшного мартовского дня, когда Камилло едва не оттолкнул Рыжика навсегда. А Полли… с Полли обсуждать это очень даже можно. Тем более что у них так много общего, оказывается…

– Но ты про это молчи, мухняша, ясно? – строго сощурился Бонита и ненавязчиво оттопырил мизинец в сторону парочки на заднем сиденье. – Слада – она вообще-то ничего девчонка, я её с детства знаю, хотя иногда от её заумности и серьёзности меня мурашки берут. А вот белый глист точняк визг поднимет, он любопытный, как последняя падла, а от сплетен ваще впадает в экстаз. Лапшеед хренов. Вообще не знаю, зачем его до сих пор в Гильдии держат, наш сладкий Леонар исторически являет собой полное отсутствие присутствия…

– Да, – степенно поддакнул Диксон, складывая руки на коленях и шевеля усами. Признаваться ехидно изогнувшему рот в интеграл Боните в том, что сам он тоже сплетник хоть куда, Камилло как-то не торопился. Зачем открывать человеку глаза раньше времени? Потом сам всё увидит…

– Ладно, мы вон уже к Нефтяге подъезжаем… сейчас нас плотно позавтракают, не выходя из трамвая! Если, конечно, после предсказания Слады у нашей впечатлительной Аанны настроение не испортилось до такой степени, что молоко скисло на десять вёрст окрест. Это не метафора, а научно зарегистрированный, но необъяснимый факт: когда Аанна злится или нервничает, вокруг неё киснет молоко, – Бонита потянулся, закинув руки за голову, и смачно зевнул.