Я могла прозакладывать свои любимые красные туфельки, что сейчас нахожусь где угодно, но только не в Антинеле.

Едва не шевеля от напряжения ушами, я миновала полкоридора и уже приблизилась к пятну люминесцентного света на линолеуме, когда позади что-то тихо дзенькнуло. Выдёргивая из кармана шприц, я обернулась и молча хватанула ртом воздух. Над взломанной мною дверью зажглась ещё одна лампа. Спокуха, Мария, вспомни Антинельского вечно полупьяного электрика и прекрати таращить глаза. Ты не припадочная секретарша – первогодка, падающая в обморок от страшилок. Норд – человек, лифты не разговаривают, в батареях никто не живёт и лампочки абсолютно неразумны. Всё остальное сочинили Сао Седар и Андре Длинный за пивом…

Дзеньк! Прямо над моей головой разгорелась ещё одна галогенка. Я невольно ускорила шаг и довольно-таки, знаете, резво порысила к видневшимся в том конце коридора дверцам лифта.

Дзеньк! Дзеньк! Дзеньк! Меня окутало холодное, похожее на формалин голубовато-белое свечение, и сразу же возникло ощущение собственной беззащитности.

– Эти штучки со мной не пройдут, – пропыхтела я, не снижая темпа, – я закоренелая реалистка!

Дзеньк – вспыхнула ещё одна лампа. Всё усиливающееся жужжание сделалось угрожающим, словно где-то рядом вспарывал крылышками воздух рой электрических пчёл. По спине прошёл озноб, во рту почувствовался металлический привкус, размотавшиеся из привычного пучка прядки волос шевельнул невесть откуда взявшийся сквозняк. Белый свет жёг глаза, как иприт.

Открытая дверь! Я ввалилась в неё, захлопнула за собой, привалилась спиной, стараясь не слышать жужжание галогенок за ненадёжной преградой. Нервишки, Оркилья, нервишки.

Сначала в Антинеле тебе звонят по мёртвому вот уже лет десять телефону в холле общаги и молчат в трубку, а потом тебе мерещится всякая жуть в том коридоре первого этажа родной онкологички, что ведёт мимо запечатанного входа в остановленный крематорий. И ты в семь утра прибегаешь к Седару, словно испуганная курица, ссадив по дороге палец и не помня, где. А теперь ещё начала бояться лампочек. Ммда. Дурдом «Ромашка».

– Не просто лампочек, – прошептала я, не в силах отлипнуть от двери, – а галогеновых ламп. И тихого шёпота из-за двери, ведущей в старый крематорий. И лифтов в высотных зданиях… Норда больше нет, Мария, и некому защищать тебя от страшных снов и твоей же памяти. А-а… Первый признак шизофрении – разговоры с самой собой вслух. Пипец.

Умолкнув, я всё-таки соизволила поглядеть, где нахожусь. Душевая. На верёвочках сохнут чёрные штанцы типа «треники» и пара жутких женских трусов формата неформата. Пахнет мылом и стиральным порошком. Журчит в трубах вода. Короче, самый что ни на есть банальный пейзаж.

Неужели где-то тут есть нормальные люди, которые устраивают постирушки, и трут пемзой трудовые мозоли? Прямо не верится.

Зачем-то накинув на дверь крючок (чтобы лампы не пролезли?..), я прошла вглубь душевой, потихонечку успокаиваясь. Пустила воду, – пошла тёплая и даже чистая, без ржавой примеси, как у нас в онкологичке, – подставила ладонь. Я – Скорпион, и вода моя стихия… Стук капель по кафелю убаюкивал и прогонял боль из костей. Сидеть бы так вечность…

…Наверное, я всё-таки задремала, сидя на чьём-то полотенчике для ног на полу, и уткнув лоб в колени. Потому что пропустила тот интересный момент, когда кто-то припёрся под мою дверь и теперь настойчиво в неё скрёбся. Ещё пара минут – и ломиться начнёт.

В состоянии «я тормоз, я тормоз» героическая Оркилья подгребла к двери, и открыла её безо всяких дебильных вопросов типа «кто там». «Там» была похожая на больную лабораторную мышку девчонка в голубом платьице и с ведром в руке.

– Топиться собралась? – буркнуло милое создание, оттирая меня плечом и неспешно шлёпая к торчащему из стены крану. Потом девица шваркнула грязную воду из ведра прямо на пол, где темнело отверстие стока, и начала набирать чистую. Тряпка осталась лежать на кафеле, словно дохлая, выброшенная на берег медуза.

– Ржавую спускала, – в том же тоне «как всё меня задолбало» отозвалась я, опираясь спиной о косяк и зыркая через плечо в коридор. Там снова невинно горела одна-единственная галогенка.

– И какого хрена, – обратилась девчонка к своему ведру, – пьянь убогая, третий день фильтры прочистить не могут. Ржавь так и прёт. Линка с пятого говорила, у них вчерась вообще чистая нефть пошла. Ты веришь? Хорошо вам тут, разводка-то у вас с десятого…

– Ссыт твоя Линка, откуда на пятом нефть, – совершенно адекватно поддержала я неожиданно завязавшуюся беседу. Не знаю, почему, но мышастая девчонка напомнила мне меня саму, лет так двадцать пять назад, озабоченную кучей проблем и самой главной: как жить в общаге и при этом учиться медицине.

– Во-во! – мелкая еле подняла своё ведро и плюхнула туда тряпку.

– Помочь?.. – неожиданно для себя самой спросила я, увидев, как побелели тонкие пальцы с обкусанными ногтями, сжавшие железную ручку ведра. Девчонка быстро взглянула на меня из-под грязно-русой чёлки.

– Спасибо, – тихо проговорила она куда-то в угол. Правой, здоровой рукой я подхватила ведро, и мы вдвоём пошли к двери на лестницу. В присутствии местной жительницы лампы вели себя чинно и благопристойно, и я поняла, что всякое добро бывает вознаграждено.