– А, ну ладно, – сказала, наконец, девица, укусив себя за ноготь на мизинце, и посторонилась.

Я устремился вниз и на середине пролёта был остановлен пронзительным воплем в спину:

– Если увидите вахтенного, скажите этому козлу: ещё раз нагадит в отстойнике, будет мыть его сам! После вчерашнего там все стены в кровище! Я лучше в Кирпичное вернусь, чем буду за его чернявками мыть, мазут ему в чай! Понятно?!

– Ошибаешься, я вообще ничего не понял из твоего визга, – буркнул я себе под нос, скачками через две ступеньки удаляясь от противной девицы вместе с её ведром. «Беретта» била меня по бедру, в ушах трубами Страшного суда до сих пор звучало немузыкальное посвистывание.

Через то ли семь, то ли все десять этажей вниз я перевёл дыхание и обнаружил прямо у себя под носом дверь с очередной, загадочной для непосвящённых гостей второго подъезда фразой: «Зона тяжёлого электричества. Вход без дополнительного источника питания небезопасен. Группа риска по допуску не ниже V. Опечатано. Комендант. 02.03.1998 г.»

Быстренько оглядевшись, я сорвал с ручки пломбу и шмыгнул в дверь, постаравшись закрыть её за собой поплотнее. Вряд ли кто-то из местных полезет сюда, табличка выглядит достаточно грозно, чтобы отпугнуть обитателей корпуса, так что мне туда сам Са велел идти. Да и хмурый генерал Рейнборн, руководитель тюремного корпуса Антинеля, объяснял мне как-то за чашечкой кофе в «Еде», что оборону лучше всего держать в замкнутых помещениях с одним входом. Надеюсь, здесь их не двести штук… Встав спиной в угол, я быстренько изучил обстановку.

Квадратный холл с очень высоким потолком, под которым тянутся металлические венткороба; где-то за ними потусторонне светит желтоватая лампа. Сбоку – забитые крест-накрест досками двери грузового лифта. Дальше кишкообразный полутёмный коридор без окон. На полу валяются оборванные провода. Где-то очень далеко льётся вода.

Странное местечко. Даже по параметрам Никеля.

Я достал из одного кармана «Беретту», из другого – свой мобильный, и с некоторой претензией уставился на равнодушно-голубой экран. Пока что из всех присланных Нордом (или всё-таки не Нордом?) сообщений мне пригодилось только одно, про двери, за которыми нет ламп. Странные у них тут всё-таки взаимоотношения с электричеством. Взять хотя бы ту разбитую лампу в миске на крыльце, с требованием освободить Сильву…

В голове моей в этот момент что-то клацнуло, словно затвор патронника, и я прошептал вслух: «Сильва Катценкэзе… комендант из общаги химиков…».

«Рomni ob koshke i Silve i dveri» – писал мне Норд.

«Строго воспрещён вход руководителям нулевого и онкологического отделов, а также коменданту общежития химиков и директору седьмого корпуса» – было написано на бумажке, прилепленной на ту дверь, что вела из флигеля в Никельское общежитие на Аллее Прогресса.

Видимо, нас с Сильвой объединяло нечто странное, связанное с Никелем. Только вот ей кошмарно не повезло, и она каким-то образом забрела во второй подъезд, где на девушку открыл охоту неизвестный комендант – и почти преуспел в своём стремлении убить Сильву…

Я проклял сам себя за собственную несвоевременную догадливость. Щас сидел бы тихенько в углу, курил ворованный «Vogue» и размышлял, через какую стену удобнее просочиться обратно в своё крыло общаги… Ан нет, фиг вам, индейский чум! Теперь, зная, что где-то здесь держат бедолагу Сильву, я не могу спокойно сидеть, сложа ручки. Я должен пойти и спасти коллегу по Антинельской соснопоросли от ужасной участи. Или её не тут держат? Или её так и не отловили прихвостни гнусного коменданта, хотя, со слов вахтенного, Сильва очень напугана и вдобавок ранена?

Сердито плюнув, я включил подсветку в телефоне на максимум и тихонько пошлёпал вглубь кишкообразного коридора в поисках подвигов и приключений на свою собственную задницу, словно мне имеющихся было мало…

====== 6. Чернявки ======

…Мобильник проиграл почти полпесни «Girls just want sex & money», когда трубку всё-таки соизволили взять.

– Агатка, ты? Ну, здравствуй, здравствуй, золотая…

Я стоял в нише перед заколоченными дверцами лифта, подняв к плечу побелевшую от напряжения руку с «Береттой». И с обморочным замиранием сердца слушал, как на расстоянии в полтора метра какой-то неустановленный гад воркует по мобильному со своим золотусиком и конфеточкой. Слушай, ну сколько можно-то, а?! Иди себе, куда шёл, что встал посреди коридора, в котором прячется от местного самоуправления вооружённый и о-очень нервный физик-нулевик? Чё щебечешь со своей Агаткой, которая, холера такая, не могла позвонить на десять минут раньше или позже?! …Я очнулся на словах «ну, чмоки-чмоки, сладенькая!», на автопилоте высунулся из укрытия и тут же столкнулся с невысоким симпатичным мужчиной лет тридцати пяти.

– Ёпт! – вскричал тот эмоционально, хватаясь за лоб обеими руками и роняя при этом себе на ноги свой мобильник. – Извините меня! О, Седар, привет, так это ты? О, крутая у тебя пушка, где стрельнул, ну-ка, колись? А, кстати, у тебя закурить не найдется, я где-то посеял свой золотой «Ронсон», а может, его Моллар спёр? Ты не знаешь, Седар, Шарль не клептоман ненароком? Я бы вот нисколечко не удивился…

– Здравствуй, Поль, – безжизненно изрёк я, вонзив директору седьмого корпуса в веснущатую переносицу свой совершенно стеклянный взгляд. После чего с изрядной долей обречённости подумал о том, что стрессы сокращают жизнь. И что я уже три года не был в отпуске.

– Ой, Сао, извини, я забыл, что ты бросил курить, – продолжал молоть языком Бонита, поднимая телефон и засовывая его в карман брюк. – Я вот тоже хочу завязать, но вот как-то всё никак. Слушай, ты Сильвочку нашу нигде не видел? Ей там Моллар привёз эти койкосетки, ну, то есть кроватные пружины, которые матрасы, а Сильвочка как сквозь пол провалилась, и телефон у неё второй день не отвечает…

Бонита заткнулся и уставился мне в лицо снизу вверх доверчивыми тёмно-серыми глазищами. От этого взгляда во мне резко проснулась совесть: вспомнилось моё вытеснение Бониты с поста руководителя СИИЕС с последующим этого поста занятием. А также парочка уведённых из-под вздёрнутого Полева носика выгодных контрактов… Короче, я понял, что с этого конкретного момента ответственность за судьбу заблудшего в Никель Бониты всецело лежит на моих плечах.