– ...собираются эвакуировать население Сливянцев! Это такая тупость невероятная, что затмевает собой даже запрет на использование тяжёлого электричества в городских сетях Избора! Нефтяной ключ, ну и что, мало ли у нас нефти вокруг того же самого вокзала, что ли? Огородили и забыли, всех дел. Нет, властям надо обязательно поднять визг и панику, словно это радиация с жёстким гамма-спектром, повыгонять народ из городка, забегать, засуетиться и всё испортить...

– Вы правы, Герберт, – вздохнул блондин, потираясь щекой о мягкий пушистый воротник, на котором блестело украшение в виде паука. – Кстати, вы не знаете, чем закончился конфликт между горожанами Никеля? До меня доходили слухи, что в него вмешались ведьмы, но насчёт того, на чьей стороне они выступили, нет никакой информации.

– Ничего удивительного, что вы об этом не знаете, Леонар. Ведьмы не примкнули ни к людям, что используют тяжёлое электричество, ни к сторонникам прогресса, потому что ведьмы издревле принимают лишь одну сторону – свою собственную, – Герберт опять исчез в клубах дыма. Бонита к этому времени давно перестал высматривать транспорт и теперь беззастенчиво пялился на мужчин, распластав уши по погонам и удивлённо приоткрыв рот. Собеседники его не замечали, поглощённые разговором, и потому Поль в упоении их безнаказанно подслушивал.

Выдохнув изящное колечко дыма, клетчатый Герберт продолжал рассказывать:

– Всё вмешательство ведьм в конфликт свелось к тому, что главы кланов Кьяра Хмель, Лара Колклазур и Юта Камайнен написали на фасаде проходной Никельного завода странную фразу: «Мир, что разорван вами, будет зашит лишь Иглой хаоса». И улетели обратно на свои озёра.

Надпись с фасада завода пытались оттереть всеми средствами, включая царскую водку, её несколько раз закрашивали, забивали листами железа и фанерой, но она всякий раз появлялась заново, делаясь ещё ярче. Администрация Никеля забеспокоилась и быстренько урегулировала конфликт сама. Разрешила сторонникам прогресса по-прежнему пользоваться коммуникациями завода, а с несогласных временно слезла и больше не развешивает повсюду знаки с зачёркнутыми электрическими лампочками. Видимо, глава города решил, что худой мир лучше доброй ссоры.

– Это радует. Я вот вообще не понимаю, почему нужно столь категорично выбирать между источниками энергии. Использовать можно всё, если знаешь, как, – Леонар опять зябко зарылся лицом в белый мех.

– Что, даже нефть?! – ляпнул ему вопросик на засыпку не удержавшийся-таки Бонита – после чего моментом вспомнил сакраментальную фразу мамули. Под пронзительными взглядами резко обернувшихся Герберта и Леонара могла сдохнуть не то что кошка, а даже средних размеров гиппопотам. Заливаясь помидорным румянцем, Поль выкрикнул: «Извините!!» – и бросился прочь, забыв и про троллейбус, и даже про то, что бежит он в сторону, прямо противоположную улице Исаака Дунаевского и родной малосемейке.

Примерно через пару кварталов бегущий Бонита поскользнулся на любовно раскатанной школьниками замёрзшей луже и рухнул на тротуар, проехавшись по нему на животе и оборвав все пуговки на пальто. Для того чтобы опомниться, ему потребовалась, по меньшей мере, пара минут. Отплёвываясь от смёрзлого снега и кашляя, Бонита с трудом встал, для начала – на четвереньки, и помотал звенящей от удара головой. Осмотрелся, попутно вполголоса желая всего хорошего местной детворе и коварной луже, а поняв, что он собственно видит вокруг – сбился с мысли и испуганно примолк.

С одной стороны от Поля мрачно смотрело в пучины декабря высокое кирпичное здание, на крыльце которого горела электрическая (!) лампочка, скудно освещавшая заснеженный тротуар.

По другую сторону улицы тянулась кладбищенская ограда с погнутыми прутьями. Причём погнуты они были так, словно кому-то с той стороны ограды срочно потребовалось в город. Очень-очень срочно.

Сглотнув, Бонита осторожно поднялся на ноги, боясь лишний раз постонать. Он совершенно не желал услышать, как из-за оградки ему дружелюбно постонут в ответ. Решив, что из двух зол лучше уж подозрительное здание, Бонита двинулся к крыльцу, хромая на обе ноги и кутаясь в лишённое пуговиц пальто. Он даже примерно не мог сказать, на какой улице находится, и в какой стороне теперь столь поспешно покинутая им остановка. Немного поразмыслив, Поль решил постучаться и спросить у сторожа, буде такой обнаружится, дорогу к цивилизации.

Суеверно косясь на безмятежно покачивавшуюся на ветру лампочку в узком прозрачном плафоне, Поль всполз на крыльцо, охая и кряхтя, как выбравшаяся на базар бабка. Немного поколебавшись, робко стукнул в дверь висевшим у почтового ящика молоточком в виде ящерки. Какое-то время висела ничем не тревожимая ночная тишина. Легкомысленно пырхал мелкий снежок; раскачивалась, бросая тени, лампочка; надоедливо болели содранные об асфальт коленки и ладони. Потом в глубине здания зародились неясные звуки, в высоких окнах затрепетали жёлтые огоньки, что-то стеклянно звякнуло и покатилось, словно уронили стакан, зашептали несколько голосов. Бонита на всякий случай попятился от двери и сделал милое ангельское лицо.

В замке скрежетнул ключ, створка со скрипом тормозящего железнодорожного состава нехотя отошла в сторону, и оттуда на Поля хлынула волна странного, совершенно незнакомого запаха: немного пыль, немного смазочное масло, немного незнакомые пряности и что-то кондитерское.

– Э... добрый вечер, – щурясь на высокую фигуру на пороге, торопливо поприветствовал Бонита.

– То есть уже ночь. Извините, что беспокою вас так поздно, я просто слегка заблудился и к тому же расшибся на льду, страшно скользко, а я в этом районе вообще в первый раз, ходил, относил реферат преподавателю, да, задержал сдачу, это плохо, понимаю, но у кого не бывает хвостов, они у всех есть, то есть, я что хотел узнать: где тут троллейбус ездит?..