– Полли, я тебя умоляю, – закатила глаза Элен, – вот уже три месяца, с тех пор, как ты сюда переехал, твержу тебе: мы все живём одной дружной семьёй! Если нечего кушать или некогда готовить, загляни к соседям, тебя всегда подкормят. Или ко мне загляни, я тебе всегда рада. Завязывай, в общем, со своими ядохимикатами быстрого приготовления и с пельменями, ещё неизвестно, из кого их делают, из собак с Пустырей или из привокзальных ворон... Общежитие – твой дом, Полли. И мой. И всехний.

– Всеобщий, – поправил её Бонита рассеянно.

Мысли его от слов Ливали приняли несколько неожиданный оборот. Весь ноябрь Поль с удивительной изворотливостью избегал всяческих прозрений касательно рода занятий и жизненных приоритетов очаровательной комендантши. Но сочетание растянутых сегодня по общаге проводов из чистой меди, тех самых злосчастных синих туфелек и разговоров о «связях в промзоне» заставило Бониту открыть, наконец, глаза. Элен была такой же пытливой и неистовой личностью, ломающей стереотипы, как и сам Поль. И Бонита понял, что его ни к чему не обязывающее романтическое приключение потихоньку перерастает в сладостный союз двух одичавших сердец. В крепкую связь, основанную не просто на симпатии к хорошенькой блондиночке, а на уважение к самой личности Элен. Ландыши, ландыши...

Да. Вдвоём они способны на многое, Элен права. Бархатная революция в умах жителей Избора – и дальше, по всему Некоузью. Смелые эксперименты, попытки ухватить и сжать в горсти тёмные богатства их проклятой земли, закрытого клина... До поры закрытого...

– Дать нашим землям новое, прекрасное будущее... и разрушить границу, – вслух прошептал Поль, пойманный и отражённый в льдистом серо-голубом зеркале глаз Элен.

В сушилке, залитой радужным светом, благоухали ландыши и творилась магия театра теней: два тёмных силуэта за гирляндами мокрого постельного белья сливались в единое целое, неистово и молча. Опрокинутая табуретка, отколовшая углом кусок керамической плитки на полу. Сквозняк из приоткрытой двери. Тишина. Ни слова, ни стона. Лишь тени на белой ткани – немое кино ни для кого. Отражённое в серых глазах сладкое безумие серых глаз напротив.

Свет, тишина, аромат ландышей...

– ...Ну, в общем, ты понял, что я хотела сказать, – произнесла задыхающимся голосом Элен полчаса спустя, стоя в холле в ожидании лифта – какой из трёх придёт быстрее. Её белокурые волосы, заплетённые в косы и закрученные в две бараночки над ушами, растрепались, голубое платье перекрутилось, а помада была где угодно, только не на губах. Поль, впрочем, выглядел не лучше. Футболку с летающей коровой Элен всё-таки порвала, и поэтому стоящий рядом с ней Бонита красовался в чьей-то слегка не просохшей белой рубашке. Видимо, принцип полной коммунальности в малосемейке на Дунаевского распространялся даже на предметы гардероба.

– Да, ты очень... хорошо мне всё объяснила. Я с тобой… абсолютно согласен, – несколько истерзанно откликнулся Бонита, облизывая потрескавшиеся, припухшие от поцелуев губы.

– Я так рада, что встретила тебя, правда, – Элен счастливо зажмурилась, перебирая в пальцах кончик растрепавшейся косы. В эту минуту Ливали была абсолютно искренна – весь ноябрь она каждый день благодарила небеса за то, что они послали ей Поля Бониту. Секс – это, конечно, здорово, но куда слаще то, что Элен испытывает к Полю – к равному ей по силе духа человеку, так удивительно непохожему на её предыдущих, милых, но недалёких любовников. Сладостный союз двух одичавших сердец... Да, да. Это про них. Всё верно.

====== 19. Узы Некоузья ======

...С самого раннего детства Поль Бонита отличался совершенно неуёмным любопытством и постоянно стремился докопаться до сути вещей, для чего с завидным упорством докапывался до всех окружающих. Отец грозился зашить ему рот и отдать в никельщики, на что Поль дерзко отвечал, что в этом случае свои вопросы он станет писать. На стенах. Малярной кистью. И что начнёт конкретно с папиной комнаты. А мама, вздыхая, вела с любопытным сынулей долгие беседы о мироустройстве. Хотя и не уставала предупреждать, что в Некоузе существует весьма большое количество вопросов, на которые лучше даже не стремиться получать ответы. И что от любопытства кошка сдохла.

Именно эту сакраментальную фразу Бонита вспомнил спустя много лет, стоя поздним вечером на припорошенной снегом остановке в ожидании последнего троллейбуса. Первые дни декабря в Изборе традиционно напоминали своей погодой климатические условия на Плутоне, посему обретающийся на остановке Бонита уже через полчаса замёрз до костей и весь покрылся лёгким слоем инея – от кудрявых волос до шнурков на ботинках. Единственное мелькнувшее где-то в перспективе тёмных улиц такси на все крики и подпрыгивания Бониты никак не отреагировало, и несчастный студиозус уже представлял себе глаза Ливали, когда ей завтра утром предъявят для опознания его окоченевший труп.

От мыслей о собственной трагической гибели в снегах Бониту отвлекло появление в круге света от фонаря двоих мужчин. Тот, что постарше, был в клетчатом пальто и курил трубку. А второй, молодой, с прилизанными светлыми волосами, кутался в длинное, ослепительно белое меховое манто, больше подходящее какой-нибудь примадонне. Таращась на эту странную парочку и одновременно выглядывая в заснеженной дали огни троллейбуса, Поль едва не заработал себе расходящееся косоглазие. Пожилой мужчина с трубкой, окутываясь клубами ароматного дыма, продолжал меж тем рассуждать, обращаясь к своему спутнику: