— Верно, — удивленно пробормотал Остапенко, переглядываясь с остальными.

— А была ли там, в этих рисунках, женщина? В длинном черно-белом платье.

— Кажется, была, — его удивление становилось все сильнее.

— Она как будто поделена черным и белым пополам, — рассказывала Алла. — Платье, и так же — лицо. Словно ее саму раскрасили — одна половина черная, другая белая.

— Все точно так, — бормотал Григорий Остапенко. — Но я никому этих подробностей никогда не рассказывал!

Он посмотрел на Василия Ивановича, будто спрашивая глазами: «Откуда она это знает?!»

Некоторое время все только молчали и смотрели друг на друга.

— Я тоже помню, — прервал тишину Владимир Савельевич, — После того разговора с математичкой Алешка завел альбом и рисовал в нем только на переменах. Но с этого момента он уже не показывал свои рисунки никому, даже если просили. А потом вовсе перестал носить... После того случая...

Теперь все смотрели на школьного завхоза.

— Ну, да, я виноват, — неохотно откликнулся Александр Павлович. — Из-за этого мы с ним и подрались. Я хотел подсмотреть, а он не давал, будто зазнался. Кто же полагал, что так все выйдет?..

Алла заметила, что взрослые как-то по-новому начали смотреть на нее. Осторожность с их стороны сменилась интересом. Один только Александр Павлович продолжал испытывать сомнения, словно был недоволен таким интересом к давно забытому прошлому.

— Допустим, девочка могла узнать о рисунках от кого-нибудь, — недоверчиво произнес он. — О том, что Алешка любил рисовать, знали многие. И могли что-нибудь выдумать, накрутить. Ведь сочинили же историю про этот дурацкий телевизор!

— Ты за себя говори! — внезапно резко ответил Остапенко. — Лично я никогда лишнего не болтал! А тот альбом и рисунки в действительности никто из нас подробно не видел. Алешка бы не дал. Ну, может быть, только мельком, как я. Ведь я практически случайно подглядел. И человечков этих, и женщину в черно-белом платье. Это, когда он еще рисовал просто на тетрадных листках.

— Но про страну необычную вы от него узнали, верно? — спросила Алла, обращаясь к завхозу.

— Да, про страну выдуманную знал, — вынужден был согласиться он.

— Которую он называл страной «ЧеБэ»?

— «Алешка рисовал необычную страну» — вот и все, что нам было известно. Ведь так? — спросил Александр Павлович, обращаясь ко всем.

Тетя Вера раздраженно кивнула:

— И этого тебе хватало, чтобы его дразнить! — она строго смотрела на завхоза.

Полицейский Григорий Остапенко, бросив короткий взгляд на Василия Ивановича, снова обратился к Алле, тоном не дремлющего сыщика:

— Значит, ты утверждаешь, что точно такая же женщина, как в том рисунке, привиделась тебе во сне перед тем, как пропал твой брат?

— Не во сне, а в действительности. Это была ца... — Алла запнулась.

Она посмотрела на стену со старой растрескавшейся, а кое-где отвалившейся штукатуркой. Многочисленные дыры, трещины и вмятины, усиленные дрожащими и мерцающими тенями, складывались в абстрактные движущиеся рисунки, из которых можно было сложить все что угодно. Ей почудилось, что вся стена странным образом ожила и заколыхалась мерцательными движениями, как будто изнутри. Девочка тут же вспомнила о воображивительном измерении, о котором рассказывали человечки, о странном окне подвала, превратившегося в дверь в иной мир, и постаралась не думать о том, что кто-то может скрываться внутри стены, там, с другой стороны.

— Это была не просто женщина, — продолжила она после недолгой паузы, когда ей удалось подавить страх. — А царица...

Как только она произнесла это слово, по комнате пробежал ветер. Взрослым показаться могло, что с улицы. Но Алле чудилось, что сквозняк исходил от самой стены, в которую она только что всматривалась. Движение воздуха сопровождалось шорохом или — как вообразилось девочке, отчего она вздрогнула, — неразборчивым зловещим шептанием.

— ... царица Страны ЧБ, — договорила она тихо.

Огонь за неплотной дверцей печи задрожал с новой силой. От него еще быстрее пустились в пляс тени на стене. Этот неожиданный сквозняк и последовавший за ним танец безумных мерцающих линий подействовал не только на Аллу — на взрослых тоже. Теперь и они поглядывали на стену тревожно и беспокойно. Василий Иванович даже открыл дверцу печи, чтобы прогнать тени, и словно к чему-то прислушивался. Один только Александр Павлович немного скептически осмотрел каждого и громко спросил:

— Вы чего?