– Батюшка Хозяин Гор, правду ли говорят, что ты являешься путникам, попавшим в беду, и помогаешь им? Если правдивы слухи о твоей доброте, не оставь и меня в моем несчастье.

Голос ее развеялся среди скал, ни единого звука не послышалось в ответ. Стараясь не тревожить раненый бок, Фади легла на спину и прикрыла глаза. Так она лежала долго, чувствуя, как весеннее солнце лижет горячим языком ее раны. Болезненное забытье начало овладевать ею, когда до ее слуха донеслись голоса. Один принадлежал Толе - Фади узнала его, другой же был незнаком, но, судя по всему, говорил человек средних лет. Чьи-то руки осторожно подняли ее с земли и понесли куда-то, пятна солнечного света заиграли на веках. Казалось, ее несли очень долго, но, вероятно, неведомый спаситель прошел недалеко. Солнце перестало облизывать лицо, на глаза резко опустилась темнота, как будто они оказались в каком-то помещении. Те же руки, что подняли ее, теперь осторожно положили безвольное тело на мягкую шкуру большого животного. Едва коснувшись ее головой, Фади тотчас погрузилась в сон, настолько глубокий и мрачный, что даже если бы шкура под ней начала гореть, она и тогда не проснулась бы.

В этом сне ей виделся огромный змей, прибитый к старому дубу: из пасти его торчало зачарованное копье, золотые глаза, прежде убивавшие одним взглядом, казались затянуты тусклой пленкой. Черно-фиолетовые кольца обвивали дуб, словно раскаленные обручи, и древесина медленно плавилась в их объятиях. Поразительная тишина стояла над поляной: не слышно было ни птичьего пения, ни стрекотания насекомых, что обычно не смолкало в лесу по летней поре. Казалось, сама трава пытается сбежать из-под дуба. Этот сон сменился другим, в котором она, Фади, лежала посреди огромной пещеры, вырубленной в скале. С потолка пещеры капала вода и собиралась прозрачной лужицей у нее на животе. Какие-то безволосые холодные создания, прячущиеся во мраке, подползали к ней и пили эту воду, облизывая ее живот шершавыми языками. Фади хотела пошевелиться - и не могла. Глаза ее были бесполезны в окружающей тьме, и только слух обострился до предела, чтобы вовремя услышать приближение подземных обитателей. Услышать - и никак не воспротивиться.

Так она лежала много дней, служа живым источником для невидимых жителей пещеры. Шершавые языки до крови истерли ее живот, а холод подземелья сменился жаром. Казалось, в пещере разом засияли сотни черных солнц, дающих тепло, но не дарующих света. Фади обливалась потом и подставляла жаждущие губы под капли, падающие с потолка, но ни одна не попадала ей в рот. Прячась от жары, обитатели скальной толщи заползали между ее ног и копошились там. Это было неприятно Фади, тем более когда холодное тонкое щупальце проникало внутрь нее, чтобы оставить там комок вязкой слизи. Эта слизь жгла Фади изнутри, извивалась, как живая, разрасталась у нее в утробе, чтобы образовать безволосое худое тело, заставив невольную мать в мучениях вытолкнуть его из себя.

Так повторялось много дней, пока Фади не ослабла окончательно, пока обитатели подземелья не оставили истерзанное тело и не позволили, наконец-то, свету коснуться ее ослепших глаз.

Когда она проснулась, живот ее был цел, зато вся правая сторона туловища ныла от тупой боли. Спасаясь от погони мертвецов, она упала на правый бок и сломала ребра. Обломки костей распороли кожу, и в рану попала земля. Нынче Фади боролась с лихорадкой и казалась самой себе слабой и хрупкой, не сильнее тех женщин, что умирали в родах. Как будто волшебная сила, которой она так гордилась, оставила ее и не способна оказалась противостоять обычному заражению крови. Над собой она видела лица: одно принадлежало Толе, а другое - бородатому человеку средних лет. Фади решила, что это был Хозяин Гор, о котором она много слышала здесь, в Савре, но которого никогда не встречала.

Вскоре лихорадка вновь забрала ее и опутала вереницей навязчивых образов и видений. Ей мерещилась башня из дикого камня и Мертвый король, стоящий на ее вершине. В этом сне на нем не было капюшона, и Фади видела бледное, обтянутое кожей лицо, лишенное, казалось, даже намека на мышцы. Король улыбался ей, в провалах глазниц не было видно глаз, но и эти провалы светились торжеством.

– Вот ты и пришла ко мне, матерь птиц, - говорил он, и какая-то сила неумолимо тянула Фади к закутанной в плащ фигуре. Ее ладони ложились в окованные железом руки, и, как только она ступала на верхнюю площадку башни, пол под ней раскрывался и она падала вниз, в хоровод мерцающих огней, а Мертвый король, как огромный нетопырь, летел сверху, и под развевающимся плащом можно было видеть все его худое тело, источенное тленом. Фади одновременно хотела и не хотела его любви: в объятиях железных рук она забывала о своей ране и о болезни, глодающей ее, и лишь какая-то потаенная часть души отталкивала мертвого возлюбленного. Король чувствовал это и хмурился, протягивая к ней руки, но тотчас же в глазницах его вновь зажигался торжествующий огонь, когда Фади подавалась к нему, чтобы забыть о пожирающем ее пламени.

Когда она снова открыла глаза, то готова была увидеть башню и ее зловещего господина, но у ее ложа сидело существо куда более страшное, чем Мертвый король. Он был не стар, но и не то чтобы слишком юн, серые глаза, лишенные даже искры теплоты, внимательно разглядывали Фади. Четыре русые косы, переплетенные разноцветными лентами, лежали на широких плечах.

– Мой господин, - Фади старалась говорить внятно, однако язык ворочался с трудом, - ты бываешь в тех краях, куда мне нет ходу, и за десяток ударов сердца путешествуешь от края до края материка. Ты видел мой край, который я вижу только во снах, и дом, в котором я не бывала пятнадцать лет. Господин, возьми застежку с моего платья и отнеси моей матушке в Суалафи, скажи, пускай молится за меня. Я охвачена огнем, я погибаю, каждый день я рожаю десятки тысяч невидимых чудовищ, вот и сейчас они грызут меня изнутри. Господин мой, уничтожь мерзкое кладбище в двух верстах отсюда, чтобы бесплотная сила больше не вселялась по ночам в мертвые тела, и башню...
– Она внезапно замолчала, словно хотела передумать, словно на миг шевельнулась в ее сердце жалость к Мертвому королю.
– Нет, господин, башню не трогай, там живет человек, который любит меня беззаветно. Ах, уходи, уходи же скорее, потому что я вновь теряю рассудок!..

Сабхати склонился над ней, чтобы снять застежку с платья, положенного у нее в изголовье, и Фади показалось, что в бездонных и беспечальных серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Впрочем, зрение могло подвести ее, потому что демоны болезни вновь начали глодать ей ребра, колотить изнутри живот и разрывать утробу. Фади хотела в отчаянии схватиться за руку Сабхати - даром, что та была холодна как ветер и горяча как огонь - но ее свирепый господин уже выскользнул из пещеры и понесся далеко на юг.

Темнота вновь стала укутывать Фади, и на сей раз она не противилась ей. Только руки, замерзавшие даже в жаре лихорадки, прижала к горячей ране на боку, чтобы отогреть. Она снова видела Мертвого короля - ближе, чем в прошлый раз, когда он стоял на вершине башни. Нынче они находились в каком-то подземелье, темном и неприютном, где лишь далеко сверху падал небесный свет. Оба стояли на горе трупов, уходящей вниз насколько хватало глаз. Здесь были все горные животные, когда-либо виденные Фади: волки, медведи, лисицы, рыси, но больше всего было копытных травоядных. Повсюду виднелись переломанные, словно тростинки, ноги серн и косуль, ветвистые оленьи рога, побуревшая от крови овечья шерсть. На самой вершине пирамиды лежало разрубленное надвое тело ее коня. На одной его половине стояла Фади, на другой - Мертвый король. На сей раз он не стал вести долгих разговоров, видимо, чувствуя, что ослабевшая от болезни и сопротивления невеста и без того в его власти. Вместо этого он толкнул ее на лошадиный труп так, что она упала, и навалился на нее всем весом, вдавливая в мертвое тело. Запах тлена с небывалой силой ударил Фади в ноздри и, несмотря на то, что он был противен ей, она ощутила необыкновенно сильный прилив похоти. Словно бы от ее желания подножие жуткой пирамиды охватил огонь, Фади слышала, как пламя, ревя, пожирает мертвую плоть. Король, казалось, почувствовал ее безмолвный призыв, железные руки потянулись распахнуть плащ, но прежде, чем он сумел это сделать, Фади попросила хрипло: