– Ищи!

Ожив от звука ее голоса, червь принялся извиваться в руках, и Фади бросила его на землю, прямо в след, оставленный лапой ягура. Некоторое время червь лежал неподвижно, будто бы оглушенный падением, а затем, немыслимо изгибая свое кольчатое тело, пополз по следам зверя.

Трое слуг было у нее: золотая мышь, серебряный червь и бронзовый жук. Среди всех людей они слушали только Фади, и лишь ее голос мог вдохнуть жизнь в холодный металл, из которого состояли их тела. Мышь могла обнаружить источник любых чар, будь он хоть на границе земли, червь мог дни и ночи идти по следу живого существа, а жук отыскивал любую пропавшую вещь.

Разбудив задремавшую Толу, чтобы та следила за лошадью и пожитками, Фади пошла за червем, и не успело закатное марево пасть на лес, как серебряный проводник привел ее к невысокому пригорку, поросшему мхом и лишайником. В подножии пригорка была вырыта нора, присыпанная наполовину хвоей и землей. Изнутри норы, постепенно угасая, разливалось белое свечение. Червь корчился на земле неподалеку и, как то было в обычае у его живых собратьев, пожирал почву, пропуская ее через себя. Фади накрыла его ладонью, и кольчатое тулово вновь обратилось в холодное серебро. Спрятав червя в рукав, Фади раскрыла ту ладонь, в которой были зажаты остатки лунной пряжи, и протянула ее ко входу в нору.

Некоторое время из норы никто не показывался - очевидно, ягур расправлялся с прежней добычей - но Фади была терпелива, и ее ожидание оказалось вознаграждено. Когда лучи солнца сделались алыми, пушистая мордочка осторожно высунулась наружу и обнюхала протянутую ладонь. Затем ягур выбрался из норы уже целиком. Окрасом шкуры он вовсе не походил на пятнисто-полосатых сервалов: коричневый, белый и бежевый смешивались на его шерсти в причудливых сочетаниях, не позволяя определить, какого же цвета дивный зверь. Шершавым языком он слизал остатки нити у Фади с ладони, но, получив угощение, не стал забираться обратно. Осторожно, не желая испугать или разозлить нового знакомого, Фади легла на живот и заглянула внутрь норы. Ее веретено было там: вряд ли она увидела бы его, если бы не обрывок лунной нити, сиротливо поблескивающий на деревянном остове. Вытянув руку, Фади достала веретено из-под земли и стряхнула сияющий обрывок на голову ягуру: извернувшись, словно ящерица, зверь поймал нитку на лету.

Некоторое время они сидели друг подле друга, глядя, как алый солнечный свет становится все ярче, а сам сияющий круг медленно катится за границу земли. Когда половина его скрылась за стеной леса, Фади поднялась и пошла к стоянке. Нынче ночью ей надлежало спрясть новую нить - и в следующий раз прятать ее надежнее. Ягур остался сидеть близ норы, словно бы завороженный умирающим красным шаром.

Поужинав хлебными лепешками и напившись из ручья, Фади устроилась на поваленной сосне и вновь достала веретено. Кроме Толы, следящей за огнем, да лошади рядом с ней примостился давешний ягур. Круг света, исходящего от пламени, оканчивался у ног Фади, в руки ей лилось белое сияние луны, почти полной, едва обрезанной сбоку острым серповидным лезвием. Ягур сидел тут же, на сосне, широко распахнув пасть навстречу лунному свету. Время от времени он захлопывал пасть, осторожно приближался к Фади и внимательно следил за движениями ее рук. Затем отходил и снова принимался за свою удивительную трапезу. Тола, наблюдавшая за их молчаливыми трудами, наконец, не выдержала и предложила:

– Почему тебе, госпожа, не прогнать этого зверя? Еще чего доброго увяжется за нами и уничтожит всю твою работу.

– Пускай сидит, - благодушно отозвалась Фади.
– Поблизости не так много мест, где лунный свет падает свободно, как здесь.

Однако Тола все равно свирепо смотрела на ягура, принесшего ей столько тревог прошлой ночью. Закончив работу, Фади спрятала веретено у себя на груди, чтобы ягур не добрался до пряжи, и, разостлав плащ на хвойной подстилке, улеглась спать. Когда она засыпала, чудесный зверь все еще сидел на рухнувшем стволе и пожирал свет.

Следующим утром ягура на стоянке уже не было. Умывшись и позавтракав - скоро ли им снова представится возможность?
– путешественницы покинули уже почти родную стоянку и продолжили дорогу. К полудню след золотой проводницы вывел их в предгорья. Южная оконечность саврийского хребта предстала их глазам, и некоторое время обе стояли в молчаливой задумчивости, размышляя о том, как идти дальше. Не сорвется ли лошадь на узкой горной дороге, где может пройти человек, но не конь? Не проплутают ли они без цели долгие дни, истощив силы и припасы и так и не добравшись до змеева логова? Стал ли вообще ладе Хаорте искать убежища в этом неприветливом месте, не повернул ли он на юг, передумав?

Так размышляла Фади и видела, что Тола, как и она, замерла в нерешительности, глядя на вздымающиеся скальные громады.

Возможно, сомнения взяли бы над нею верх, если бы внезапное дуновение ветра не повеяло на нее тяжелым духом темных чар. Золотая мышь шла по верному следу: могущественный источник волшебства был близко, и Фади почувствовала, как к ней возвращается решимость.

– Идем, маленькая Тола, - весело сказала она.
– Я чувствую, наша цель близка и странствие не затянется. Пускай и конь пойдет с нами: в лесу его разорвут волки, а нам не так далеко предстоит идти.

Тола кивнула, взяв лошадь под узду, и последовала за Фади к пока еще широкой горной тропе, ведущей, казалось, к чертогам Небесного Отца.

Тропа была так длинна и так петляла, что путешественницы поднимались по ней два дня. Конь стал уставать, а накормить его было нечем: редкие плато, поросшие низкой травой, не могли утолить его голода, и все чаще Фади стала задумываться о том, не отпустить ли коня в лес, пока еще есть возможность. Но чувство, что источник опасных чар все ближе, не оставляло Фади, и она решила, что вначале доберется до него, а потом уж подумает, что делать с лошадью.