Где-то в шкафу, чудовища зарычали и начали ломать дверь.

В тот день, когда Руби и Ньютон начали встречаться, я почувствовал, что у меня земля уходит из под ног. Я падал в пропасть такую тёмную и глубокую, что она казалась бездонной. Я сошёл со своего обычного пути развития отношений: любить больше и быть классным. Вместо этого я позволил своему миру заполниться столь глубокой неуверенностью, что даже не мог понять что случилось.

Никогда, ни до ни после, я не был так жалок.

Я особенно хорошо помню наш катастрофический визит на Ярмарку Возрождения, ролевой фестиваль по средневековью. Мы с Руби закончили тем, что поспорили о какой-то фигне и я рано ушёл. Когда она вернулась домой, я сидел сложа руки, отчуждённый и сердитый на бело-зелёном диване, какие часто встречаются в Южной Флориде. Руби была почти в слезах. Она пыталась извиниться за что-то, сказанное на ярмарке, за какую-то незначительную чушь, из-за которой я почувствовал себя нелюбимым. Я даже не помню, что именно это было, но в тот момент оно казалось настолько ужасным, что прощение было невозможно.

Её новые отношения с Ньютоном наполняли меня страхом и неуверенностью, но я по-прежнему упорно считал себя невосприимчивым к ревности. Мне было грустно, когда они были вместе. Мне было грустно, когда они были порознь. Мне было грустно, когда я был с ней. Руби была смущена и ей было больно. Она часто говорила мне о том, как сильно она любит меня. Она сидела рядом и держала меня за руку, в то время как я был отчуждён и отказывался говорить с ней о том, что со мной происходит. Какая-то часть меня смотрела на неё и удивлялась тому, насколько терпелива она была, как добра она была перед лицом моего угрюмого и холодного отчуждения. Но другая часть меня, та, что одерживала верх во внутренней борьбе, проводила часы изобретая новые, всё более оригинальные способы сделать все мои чувства результатом её неправильных действий.

Я мог лежать ночью рядом с Целести, уставясь на точку в углу потолка, где дешёвая краска начала облупляться, вспоминая всё, что Руби сказала мне за день и ища что-нибудь, по поводу чего можно расстроиться. Я был настолько захлёстнут тьмой, с которой не встречался никогда раньше, так потерян, что прошли году прежде чем я смог просто назвать своё тогдашнее чувство.

После того дня на Ярмарке Возрождения я начал полностью игнорировать Руби и, когда она заходила в комнату, я делал вид, что её не существует. По мере того, как наши с ней отношения распадались, её отношения с Ньютоном расцветали. Это расстраивало меня ещё сильнее и я становился ещё отчуждённее. Это превратилось в порочный круг: развитие её отношений с Ньютоном побуждало меня отодвинуться дальше, в результате чего она сильнее вкладывалась в отношения с ним. Я не мог прекратить искать что-нибудь, по поводу чего можно было бы вступить с ней в конфликт: «Смотри! Видишь, как ты ужасно поступила? Как ты могла меня так обидеть?»

У неуверенности есть одна ужасная особенность: она делает нас наихудшими версиями нас самих. Она превращает нас в жестокие карикатуры на всё лучшее, что в нас есть. Она уничтожает сочувствие. Заставляет забыть то, что нас связывает ничто иное, как любовь.

Во время распада моих отношений с Руби, Целести поддерживала меня настолько, насколько могла. Но я не мог отделаться от ощущения, что она была отчасти рада тому, что всё разваливается с таким грохотом. Она утешала меня, хотя, возможно, мне куда больше было нужно, чтоб она (или кто-нибудь другой) сказала: «Франклин, ты жопа. Эта дерьмовая игра в холодно-горячо гарантированно оттолкнёт и святую.»

Но этого-то она и не сказала. Она держала меня за руку и убеждала в том, что я был чист словом и делом, а Руби была виновата передо мной куда сильнее, чем я перед ней. И я становился всё более угрюмым и злопамятным.

Руби заговорила о переезде от нас. Я создал для неё враждебное окружение и она, будучи вполне разумным человеком с головой на плечах, не хотела в этом участвовать. Однажды вечером, она сказала нам: «Я переезжаю. Я предупреждаю вас за месяц, так как знаю, что вы рассчитываете на меня при оплате счетов.»

Это ощущалось как удар под-дых. Я с трудом мог дышать. Я думал: «Как она может сделать такое со мной?» Вовсе не «Я плохо относился к ней, конечно она хочет уехать» и не «Я не говорю с ней о своих чувствах и ожиданиях, что я ожидал?», но «Как она может сделать такое со мной?» Удивительным образом, часто именно те люди, которые ведут себя в отношениях наиболее разрушительным образом, в наибольшей степени чувствуют себя жертвами. Боль, смешанная с ожиданиями, превращается в ядовитое зелье.

Я сделал встречное предложение: «Уезжай сейчас, тебе не придётся платить за аренду в следующем месяце». Больше всего на свете я хотел, чтобы она осталась, разумеется, единственное, что я мог сделать, так это предложить ей уехать.

Все эти годы я ничуть не сомневаюсь, что Руби любила меня. Я вижу это по тому, как она снова и снова тянулась ко мне, даже если я отворачивался от неё, как в прямом так и в переносном смысле. Я вижу это по тому, как даже после переезда она пыталась спасти нашу дружбу. Я слышал это в том, как она плакала, когда я сказал, что все наши проблемы, вся боль и неустроенность, были её виной.

Для того, чтоб отделаться от такой сильной любви потребовалось удивительно много труда. Любовь упорна. Она может расти на самой неприветливой почве. Любовь в чём-то похожа на одуванчик — уничтожить корни трудно. Но мне это удалось.

Руби упаковала свои вещи в гору коробок. Чердак и мебель были разобраны. Я помог ей загрузить всё это в машину и смотрел, как она уехала. Она переехала к нашей подруге по колледжу, которая видела все взлёты и падения наших отношений (и, удивительным образом, всё ещё относилась ко мне хорошо).

Отношения между Руби и Ньютоном стали прочнее. Вскоре мы с ним перестали разговаривать, являясь прекрасным примером того, как творчески применённый плохой образ действий может разрушить больше одной дружбы за один раз.