утащил меня в спальню — помню, что кровать была

отгорожена шкафом, но не помню, куда делась Катя, —

и начал целовать и раздевать, совсем не так бережно, как в первый раз. Ты повторял:

— Ты ведь моя жена?

И я отвечала:

— Да, да, совсем твоя.

Ты не любил болтать в постели, но в ту ночь гово-

рил много — и что-то застряло в моей памяти болез-

ненными занозами. Тогда я узнала, что тебя заводят

черные чулки и вообще красивое сексуальное белье.

Как важны для тебя женские ноги и коленки — ты

много сказал про мои ноги и мои узкие коленки, а я ведь совсем не считала их красивыми, совсем. Как

для тебя важно, чтобы женщина в постели была не

просто возлюбленной, но и эротическим объектом,

персонажем твоих ярких и почти болезненных фанта-

зий. Блядские чулки помогали отстранить женщину, превратить ее в фетиш. Нежность и глубина чувств

тебе мешали, нужна была доля анонимности. Любо-

пытно, что в нашу первую ночь мой новый Сережа

воспринял чулки как странную помеху. Одежда ему

мешает, ему необходимы соприкосновение тел, обна-

женность, взгляд глаза в глаза. После первого раза

46

чулки я с ним больше не надевала, приняв условия

игры. Вернее, поняв, что игра тут неуместна. Однажды

я спросила Сережу о его подростковых эротических

фантазиях, и неожиданно он сказал, что мечтал

заняться любовью на свежевспаханной земле. На све-

жевспаханной земле! Он и вправду — с другого конца

света. Антипод. Ну а нас с тобой возбуждали чулки, зеркала и шпильки. Какая уж там земля.

Ты был гибким, у тебя было тонкое, пропорцио-

нальное и сильное тело без капли лишнего жира.

В сексе был резок, молчалив и неутомим. Но редко

бывал нежен, редко бережен, не делал серьезных попы-

ток понять мое сложное психофизическое устройство.

Если, увлеченный яростной игрой, ты говорил

в постели, то это был скорее dirty talk.

В ту ночь мы рвали мою одежду, мое белье, кол-

готки — в этом не было наслаждения, а было какое-

то почти трагическое отчаяние, попытка куда-то

прорваться, до чего-то достучаться. Попытка бес-

плодная — я бездарно изображала оргазм, боясь

задеть твои чувства или показаться неполноценной.

Я не понимала тогда, что оргазм — это протяженные

во времени судороги, мне казалось, что это мгновен-

ное падение в пропасть. До двадцати пяти лет

я ни разу его не испытала — тело и голова не умели

существовать в унисон. Но ты, по-моему, ни о чем

не догадывался.

Я не помню, как наступило утро, не помню, как

мы в тот день расстались. Не помню, когда и где уви-

делись в следующий раз, кто кому позвонил. Я не

любила вспоминать этот день, проведенный в чужой

преждевременной роли — твоей жены. Мальчик-

журналист, который уговаривал меня не рвать тебе

сердце своими разнузданными плясками, примерно

через год снова мимолетно появился в нашей жизни —

в той жизни, где я была уже твоей настоящей женой.

Он так и не понял, что мы прошли через роман, развод, брак. Для него мы по-прежнему были слегка сумасшед-

шей питерской парой.

Странной семьей Добротворских.

12.

48

13 апреля 2013

Иванчик, мне всегда так нравилась твоя фамилия.

Свою — короткую и уродливую — я ненавидела.

С детства стеснялась ее, с ужасом ждала вопроса: “Ваша

фамилия?” Научилась произносить в одно слово:

“Закс-не-через-г-а-через-к”. Неловко шутила: “Закс.

Не Загс, а Закс. Запись актов какого состояния?”

Я обожала фамилии, заканчивающиеся на “-ая”.

Однажды в Крыму, познакомившись с какими-то юно-

шами, назвалась Кариной Заславской. От одного из

них мне долго приходили письма, и отец спрашивал

меня, почему на конверте другая фамилия. Он, конечно, всё прекрасно понял — и ему наверняка было неприят-

но. Мне тоже было неприятно и стыдно, но еще более