лицей: если речь идет о разрушительной работе време-

ни, тогда любое искусство так или иначе эту работу

показывает, при чем тут, собственно, кино? Но для

тебя это были не пустые слова. В одной из своих

последних лекций ты сказал: “Время — механистическое,

тяжелое время экрана — это время физического

небытия”. И добавил: “Смерть — это реальное время

экрана. Реальное время экрана — это как бы реальное

время смерти”. Сериалы, растягивающиеся на годы, сделали текущее время еще более осязаемым, хотя

и куда более прозаичным. “Разница между кино и теле-

видением, — говорил Годар, — в том, что в кино ты

поднимаешь голову, и актеры больше тебя, а когда

113

смотришь телевизор, голову опускаешь, и актеры

меньше нас”. Сериалы мы смотрим не с поднятой, а с опущенной головой, смотрим сверху вниз, а не снизу вверх, как смотрели на магический киноэкран.

Когда мы начинали жить вместе, по телевизору

показывали “Санта-Барбару” и “Рабыню Изауру”, которыми упивалась вся страна. Мы нечасто включали

телевизор, но какие-то серии ты смотрел с любопыт-

ством, тебя интересовала конструкция и сам социальный

феномен сериала, когда страдания латиноамериканской

рабыни неожиданно оказывались созвучными пере-

живаниям замученных советских женщин. Ты со смехом

рассказывал про заседания кафедры, которые превра-

щались в обсуждение того, как по-скотски повел себя

Мейсон с Джулией и как жестоко Иден бросила Круза.

Иногда ты разговаривал со мной какими-то обрывка-

ми сериальных реплик: “Ты так ничего и не поняла, Марисабель”; “Зачем ты так, Луис Альберто?” (это уже, кажется, “Богатые тоже плачут”). Тебя забавляло, как

герои, говоря по телефону, неизменно прибавляют:

“Я люблю тебя”. Или как русские переводчики перево-

дят: “Ты же знаешь, что я всегда здесь для тебя”.

Однажды ты, далекий от всякой политики и экономи-

ки, решил, что ваучер — это какой-то новый персонаж

“Санта-Барбары”. Как и вся страна, мы смотрели

“Спрута”, и ты, снимая телефонную трубку, сухо

говорил: “Pronto! ” И, как будто пробуя слова на вкус, произносил: “А также Флоринда Болкан в роли

графини”. Через года два появился Twin Peaks, который нас заворожил. Но это были все-таки совсем

другие сериалы, не те, которые мы смотрим сейчас.

Которые весь мир смотрит сейчас. Ох, сколько же всего

мы с тобой открыли бы вместе, Иванчик.

Мне больно, когда я смотрю фильмы, о которых

точно знаю, что они тебя бы зацепили. “Убить Билла”,

“Бесславные ублюдки”, “Кинг-Конг”, “Крадущийся

тигр, затаившийся дракон”, Oldboy, “Гран Торино”,

“Лабиринт фавна”, “Белая лента”, телевизионный

британский “Шерлок”, мультики Миядзаки — я пишу

первое, что приходит в голову. Перечитала список, который могу бесконечно продолжать, и поняла, что

выбрала фильмы, где есть игра или с жанром, или

с киномифологией, а чаще — и с тем, и с другим.

Все-таки ты любил в кино эту азартную игру. Про

Inception ты сказал бы, что Нолану фатально не хватает

юмора, “Матрицу” счел бы претенциозной фальшив-

кой, во “Властелине колец” полюбил бы только Горлума, зато увлекся бы третьим, куароновским “Гарри

Поттером”.

Черт, как обидно, как же мне обидно, что

я не могу всё это разделить с тобой.

34.

22

115

июня 2013

Ты обрадовался бы, если бы узнал, что до сих пор

я каждый день смотрю кино? Вот он, единственный

наркотик, на который ты меня подсадил, Иванчик.

“Именно кино, доступное и ускользающее, как

потаскуха Лола, наивное и деловитое, как Мария

Браун, величественное и жалкое, как Вероника Фосс, ничтожное и высокое, страшное и манящее, как сама

жизнь, кино со всеми его мифами, обманами, причу-

дами и капризами было главной тайной его существо-

вания, его самым сильным наркотиком и самой

постоянной привязанностью” (так ты писал