Иван, я часто вспоминаю концерт Паваротти

в Центральном парке. Вроде ничего особенного в тот

день не произошло. И все-таки что-то в нем было

щемящее, тревожное. Но что именно?

Это было перед нашим отъездом в Питер.

Паваротти должен был петь в Центральном парке. Мы

решили пойти. Ну во-первых, Паваротти. Когда и где

мы его еще послушаем? Во-вторых, Центральный парк, который мы обожаем. В третьих, просто приключение, разве нет?

Мы отправились в парк пораньше, сразу после

обеда, чтобы подобраться поближе к сцене и занять

лучшие места. Не тут-то было: самые умные дежурили

с ночи. Мы, захватившие плед и сумку с бутербродами

и водой, смогли устроиться только на отшибе. Сцены

было не видно. Мы обвязали головы красными

банданами, купили у негров футболки Pavarotti in the Park (днем их продавали за 15 долларов, ночью —

за полтора), расстелили плед, разложили еду. Провели

так часа четыре — в ожидании концерта, подпираемые

со всех сторон людьми, тоже пришедшими на встречу

с прекрасным. Скучно нам не было, нам вообще не

бывало скучно друг с другом. Ты вспоминал Вудсток

и рассказывал про детей цветов и про шестьдесят

восьмой год. Ты шутил и дурачился, но глаза у тебя

были грустными. Казалось, ты знаешь, как сделать этот

день прекрасным, но не можешь. Да, нам хорошо, и мы

весело болтаем, прихлебывая кока-колу. Но ведь могло

быть настоящее приключение, настоящее путешествие, настоящий опыт, настоящий Вудсток! Ну что для этого

нужно, догадайся с трех раз? Уж конечно, не кока-кола.

Я фантазирую? Ты не думал ни о чем таком? Был

просто счастлив валяться на траве со мной и с Мишкой

в ожидании божественного пения из ниоткуда? Или

все-таки думал? Теперь уж не узнать.

Наконец откуда-то издалека раздался едва слышный

голос Паваротти. С первых нот стало ясно, что можно

сворачивать плед и уходить — мы ничего не увидим

и не услышим. Мы с трудом вырвались из толпы

и вышли из парка. Молча брели по вечерним улицам.

— Pavarotti, — начал Мишка, подходя к дому. —

Belle canto! Bellissimo!

Ты — вопреки обыкновению — не подал ему

ответную реплику, не вступил в словесную игру. Мы

опять замолчали. На следующий день тебе предстояло

возвращаться в Питер. Я должна была вылететь на день

позже.

Good bye, America.

59.

12

209

сентября 2013

Как я ненавижу вспоминать историю нашего возвра-

щения из Америки! Ты тоже не хотел об этом говорить.

Но мы оба знали, что это возвращение сыграло

в нашей жизни роковую роль. Ты никогда не употребил

бы слово “роковую”. Ну хорошо, а какую тогда?

За четыре месяца ты заработал в Америке 10 тысяч

долларов. В 1992 году это было целое состояние. При-

мерно половину из них мы везли с собой в Питер

с туманными планами как-то улучшить наше жилье,

“жить просторнее”. Другую половину потратили на

жизнь в Америке, на мои перелеты, на еду и на вещи, конечно. Купили несколько пар ботинок и кроссовок.

Ты обожал хорошую обувь, тщательно за ней ухаживал

и трясся над каждой парой. Купили по кожаной куртке

(тебе коричневую, а мне — черную), рубашки, футболки, туфли, плащи, юбки, блузки, свитера, уже

толком не помню что. Ну и очередной громадный

серый матерчатый чемодан с дешевой 14-й улицы.

А еще мы купили телевизор, музыкальный центр, продвинутый видеомагнитофон, какие-то супер-

наушники, множество видео- и аудиокассет. Всё самое

ценное, прежде всего аппаратуру, должен был везти

ты — все-таки ты летел не каким-то жалким

“Аэрофлотом”, а “Дельтой”, а там уж точно не украдут.

Мне достались одежда, духи, косметика, часть обуви, орешки, книжки и бумажки. Ничего особо важного.

Ты благополучно улетел. Кажется, даже позвонил

Брашинскому, когда добрался до дома. На следующий

день Мишка отвез меня в аэропорт. Мы обнялись:

— Пока, Каришонок, — сказал он. — Береги