удачным. Большая (целых сорок с лишним метров) светлая двухкомнатная квартира на улице Правды

(через несколько лет Леша Тарханов окрестил ее “ули-

цей моей правды”). В двух шагах от метро “Владимир-

ская”, недалеко от института на Моховой, в пятнадцати

минутах ходьбы от Дома кино и от театров. С окнами

в тихий и чистый двор, с балконом и даже с окном

в коридоре. И — с телефоном! С телефоном! Не может

быть.

В день переезда я заболела гриппом (организм

ловко увильнул от лишних забот), лежала в квартире

твоих родителей с температурой и читала лагерные

воспоминания Тамары Петкевич.

Ты мобилизовал на переезд друзей и соратников.

Грузовик пригнали с “Ленфильма”, а мебель таскали

Пежемский, Трофименков, Мурзенко, Попов, Юфит, преподаватели с Моховой, питерские режиссеры, жур-

налисты, научные сотрудники с Исаакиевской. Твой

216

отец сказал, что никогда не видел такой интеллигентной

бригады грузчиков. Внезапно выздоровевшая, я приехала

вечером в нашу новую квартиру, где праздновали

новоселье. Мы сидели обнявшись. Ты казался безоб-

лачно счастливым и нежно влюбленным — как будто

мы встретились вчера.

Мы думали, что на улице Правды начнется новая

жизнь.

С каким энтузиазмом мы взялись за нашу новую

квартиру! Денег у нас не осталось, так что ни о какой

ремонтной бригаде речь не шла. Ремонт делали, как ты

говорил, “руками жениха”. Сами красили стены и мебель, клеили обои, укладывали плитку в сортире — почему-то

черного цвета. Она там до сих пор черная. Вообще-то на

Правды почти ничего не изменилось: всё те же книжки, всё те же пыльные видеокассеты на полках в твоей ком-

нате. (Кто сейчас смотрит видеокассеты?) Только на всех

стенах висят твои портреты в рамочках. А за стеклами

книжных шкафов появились фотографии детей, рожденных твоими женщинами — от других мужчин.

Там есть и мои Ваня с Соней. О чем думают твои

родители, когда на них смотрят? О том, что эти дети

могли быть их внуками? Или они просто любят их, потому что им хочется любить, потому что наше

родство — это больше, чем общая кровь, и потому что

в этих детях есть кусочек тебя. Мне там больно бывать.

Родители превратили Правду в какую-то мемориаль-

ную квартиру, а там давно уже пора сделать ремонт.

В том, с каким азартом ты тогда занялся жильем, была вера в наше будущее, в долгую счастливую жизнь.

Я недавно пересмотрела этот фильм Шпаликова

и поняла, почему он (по слухам) потряс Антониони —

это едва ли не самая отчаянная и безнадежная картина

о том, как дневной свет убивает ночную любовную

217

магию, как страх убивает любовь, как жизнь убивает

любовь, и о том, как любовь убивает сама себя.

(Вот и этим теперь не с кем поделиться.) Ты вил семейное гнездо. Мы вили гнездо.

Эпизод с возвращением из Америки и ограблением

квартиры на Васильевском мы замуровали в дальних

углах памяти.

Мебель закупили в комиссионке на Марата. Не

антикварную, конечно, а советскую или югославскую, самую дешевую. Шкаф и стол сами выкрасили черной

краской. Книжные полки — белой. Получилось неплохо.

Гостиная была одновременно и спальней, и столовой, и моим кабинетом. У тебя была своя комната — крошеч-

ная, но своя! Там стояли стол с пишущей машинкой (чуть

позже — с компьютером), телевизор с видиком, книжные

полки и — кровать. Всё чаще мы спали отдельно. Я плохо

реагировала на тебя, спящего рядом, просыпалась даже от

твоего дыхания. Не выносила намека на храп, заворачи-

валась в отдельное одеяло, отодвигалась к самому краю

дивана и обозначала водораздел. Когда появилась

возможность отложить тебя в отдельную комнату, я ею быстро воспользовалась. Поначалу тебя это обижало, но потом ты привык и перестал спорить. Секса стало

меньше, но запас черных чулок с подвязками и кружевного

белья регулярно пополнялся.

С моим Сережей и нашей попыткой спать вместе

произошла похожая история, только на ускоренной