(мне всегда казалось, ты суеверно вздрагиваешь, когда

ее слышишь). Так что я от тебя ушла именно к змее —

пусть и в шоколаде.

У Сережи тоже есть иррациональный страх —

перед антибиотиками. Я таблетки глотаю легко, как

конфеты (если честно, конфеты я ем куда реже).

Следую совету Леши Тарханова: “Не так долго нам

осталось жить, так лучше провести это время без боли”.

Но Сережа испытывает ужас перед ядовитым вторжени-

ем, как будто таблетка разрушит что-то в его внутреннем

устройстве. Мне это даже нравится — как будто он

совсем девствен изнутри, неиспорчен, не тронут никакой

отравой. Я чувствую эту чистоту, когда целую его.

Однажды, измученный бессонницей, он проглотил мою

таблетку мелатонина (всего-то одну!) — и долго

вслушивался в то, как она хозяйничает в его организме.

Сама я по-настоящему боялась — и боюсь —

только людей.

69.

19

249

октября 2013

Кто, когда, как первым заказал тебе текст для московского

“Коммерсанта”? Тарханов, руководивший там отделом

культуры? Тимофеевский, главный идеолог газеты?

Плахов, отвечавший за кино? Но заказывать стали

регулярно. Со временем придумали рубрику “Теле-

кино”, чтобы ты мог постоянно рассказывать о клас-

сических фильмах, которые показывали по телевизору.

А потом и мне предложили писать статьи — главным

образом о театральных спектаклях. В питерском

“Коммерсанте” культурой руководила Инна Ткаченко —

веселая, красивая, басовитая, разбитная. А главным

московским начальником был Леша Тарханов

(его называли Лешечка) — с ним я иногда говорила

по телефону, удивляясь его тихому вкрадчивому голосу

и патологически старомодной вежливости.

Ты гордился работой в “Коммерсанте” —

и не только потому, что это были приличные деньги, стабильность, престиж, репутация, вменяемые началь-

ники. Ты гордился работой в газете, которая тогда

и в самом деле была блестящей и новаторской. Гордил-

ся тем, что попал в число ее экспертов — новости

подавались в формате персональной экспертизы, пусть

и в ироническом тоне.

По отношению к московским коммерсантовским

коллегам ты испытывал сложные чувства. Иногда дер-

жался с ними почти высокомерно. Ты ценил Тимофе-

евского, но общаться вам было непросто, вы были

слишком разными в своих культурных пристрастиях.

Шура боготворил классическую культуру и киноклас-

сику, ты был яростным авангардистом и постмодерни-

стом, хотя знал и любил классиков ничуть не меньше.

250

Ты уважал Плахова — за способность мгновенно

обрисовать мировой киноландшафт и поместить

любой фильм в его контекст. Андрей очень помогал

тебе, восхищался твоим талантом, рекомендовал тебя

фестивалям, пристраивал твои тексты в разные изда-

ния. Людей, столь щедрых к коллегам и столь неревни-

вых, я знаю не так много.

Еще целый год ты работал в “Коммерсанте” после

того, как я ушла от тебя к твоему начальнику Леше

Тарханову. Каково тебе было? К счастью, ситуация раз-

решилась сама собой — главным редактором газеты

стал Раф Шакиров, и Леша на год перешел в “Домовой”, который называл санаторием-профилакторием ЦК.

В отделе культуры у тебя появился новый начальник —

жизнь уберегла тебя от последнего унижения.

Для тебя было важно видеть свои тексты

напечатанными. Не знаю, удовлетворился бы ты сейчас

электронной версией? Это ведь было особое

чувственное удовольствие, ритуал. Ты выходил по

утрам, добегал до киоска, возвращался с газетой, размахивал в дверях листками: “New York Herald Tribune! New York Herald Tribune! ” (несколько дней

назад эта легендарная газета перестала существовать, превратилась в невнятный гибрид под названием

International New York Times).

Ты наливал кофе, раскрывал полосу культуры.

(Политика и экономика интересовали тебя только как

своего рода театр-паноптикум.) Очень сердился, если