— Я много читала о древних рукописях, но ничего подобного.. Постойте! Сказочнику вашему пятьдесят лет?.. Эта удивительная летопись на берестах действительно существовала, это правда!

— В самом деле? — подал голос Зырянов. — От кого вы слышали? А я не поверил Меншику…

— Я об этом читала в прошлом году, готовясь к первой экспедиции в Якутию. В одном старинном казачьем селении на Ледовитом побережье существовал архив на берестах… Ваш рассказчик был последним, кто его видел! Этот удивительный архив больше не существует. Его сожгли лет сорок назад.

— Сожгли? — вскричал Сеня.

— Тише! В казенной избе не хватило топлива. Культурное начальство приказало топить архивом.

— Безобразие! — пробормотал Зырянов. Ему очень хотелось спать.

— Этого не могло быть, — убежденно сказал Сеня, — потому что мокрая береста не горит.

— А почему архив должен быть мокрый? Какой вы чудак, Сеня!

— Меншик говорил, что Сказка неопалимая, потому что мокрая береста не горит. Значит, она у них мокрая.

— В таком случае ее просушили.

Сеня промолчал, потом огорченным голосом спросил:

— Лидия Максимовна, вы не помните, как называлось в той книге казачье селение?

— Оно так и называлось — село Казачье.

— Есть такое, — пробормотал Зырянов, — только это на Усть-Яне, а не на Индигирке.

— Ах, верно! Я вспомнила…

— В таком случае спокойной ночи, — заявил Василий.

— Но какая может быть спокойная ночь, когда я теперь буду думать о Берестяной летописи!.. И до самого Черендея не узнаю, что станет с Сеней!.. Почему же вы добрый вестник?..

— Лидия Максимовна, возьмите это!.. Я записал часть Сказки…

В Черендее при свете «чуда» всю зиму само собою продолжались разговоры о разведке Зырянова. У жителей появилось выражение «наша экспедиция». Уже в отдаленных наслегах рассказывали о Зырянове, который нашел на Полной каменное черное масло. Но одного только имени недостаточно для образа человека. Поэтому рассказывали о Зырянове, что он замечательный охотник, родом из Алексеевки, он эвенк. Григорий Иванович сказал, что Зырянов — орел и его подстерегает удача орла. Зырянов учится вываривать керосин из каменного масла. Весной он вернется…

Первую весть в Черендее о возвращении Зырянова получил милиционер по телеграфу из Якутска и по долгу службы утаил ее, горюя о том, что нельзя никому сказать, а все равно узнают.

Телеграмма извещала, что на гидросамолет, вылетевший 24 мая 1934 года из Иркутска, проник неизвестный без билета, с неизвестной целью, ввиду чего следует соблюдать особую осторожность: не обнаруживать наблюдение, не обыскивать самолет, а в случае попытки неизвестного сойти и скрыться задержать и сообщить телеграфно о задержании. Перечислялись все пассажиры самолета, в том числе Зырянов.

Милиционер плохо спал ночь, рано встал и вышел на береговую и единственную улицу Черендея. Первый человек, увидевший милиционера, почел своим долгом сообщить ему новость: Зырянов летит из Москвы с женой.

Огорченный милиционер спросил только:

— Как ее фамилия?

— Зачем тебе фамилия? Достаточно, что она жена Зырянова. Еще летит помощник Зырянова Сеня.

— Фамилия? — спросил милиционер.

— Неизвестно. Сеня летел верхом на самолете до самого Витима.

— Этого нельзя, — сказал милиционер и вкрадчиво добавил: — В таком случае его должны были арестовать в Витиме.

— Не арестовали! Это помощник самого Зырянова.

— Если не арестовали, значит, он сам свалился в Лену.

— Сеня не упал, потому что держался за хвост, люди видели!

— Из самого Иркутска не слезал с хвоста? Это орленок! — сказал восхищенный милиционер.

Скоро стало известно, что почта везет письмо от Зырянова Кулакову Григорию Ивановичу. Люди собрались на берегу и ждали почтаря. Он примчался в сопровождении десяти человек верховых, присоединившихся по пути. Все интересовались письмом Зырянова.

В лавку эвенкийской кооперации письмо доставили двадцать человек и сам почтарь, желавший тоже немедленно ознакомиться с содержанием письма, которое было послано из Москвы месяц назад самолетом.

Григорий Иванович вскрыл конверт и громко прочитал: «Здравствуй, дорогой Григорий Иванович!» — и дальше прочитал весь список продуктов, заказанных Зыряновым для экспедиции на Полную, на Эргежей и Нымаан-Тогойо, на пять едоков на целое лето.

Григорий Иванович тут же дал распоряжение хлебопеку и кладовщику, а сам поспешил на берег проверить состояние лодок для экспедиции. Владик поспешил за отцом.