Все два часа Вася шел обедать. Пока не встречал уже тех, которые догнали и обогнали его и теперь возвращались последними из столовой.

— Вася, куда ты идешь?! Уже столовая закрыта.

И он бежал на лекции. Аудитории встречали его смехом:

— Зырянов ведет наступление! — Из всех его карманов торчали карандаши.

— Сколько насобирал, Вася?..

Он уверял, будто бы собрал двести, триста карандашей. Может быть, и собрал бы двести, если бы столько влезло в карманы.

— Берешь у него карандаш и пишешь ему задание прямо в его тетради; что ему делать — на месяц. И в своем блокноте отмечаешь, для контроля… А пока пишешь — уже привык к карандашу, он уже твой! — кладешь в карман. И студент привык: ты все время писал этим карандашом!..

Но «первоначальное накопление» заканчивалось в первом туре «наступления». Во втором туре, в конце месяца, студенты приходили с исполненными заданиями и с коварным злопамятством, и Вася с утра уже набивал карманы карандашами. Опять они со своими тетрадями: показывали написанное его рукой «задание». Зырянов жадно, с любопытством просматривал, одновременно протянув руку за карандашом:

— Дай распишусь… — Вопросительно поднимал глаза и встречал насмешливый взгляд. Тогда он спохватывался — и все карандаши «катились назад».

Непрерывно, безостановочно, еще и еще, неустанно, сообща — и всё успевать!.. Кроме сна.

Сотни субботников были за три года. Очищали свою Большую Калужскую от снега, и разгружали железнодорожные составы, и надстроили два этажа на здании института тоже сами.

И на митингах Зырянов не упускал случая выступить с мощной речью перед девятьюстами комсомольцами и тысячью партийных и беспартийных студентов. Много митингов он провел и с профессорами. При надстройке старого здания он, конечно, был бригадиром.

В эти же годы прошла партийная чистка и проверка, обмен комсомольских билетов.

Выпускали печатную газету института «За нефтяные кадры». Надо было писать статьи для нее, да и хотелось воздействовать через газету.

С третьего курса Зырянов вел группу академической и технической пропаганды. И пропаганду технических знаний среди рабочих. На старших курсах проводились научно-теоретические конференции.

И надо было устроить «бой» — академический, против поборников только молодой нефти, за древнюю нефть вплоть до кембрийской; бой и политический: против делячества, узкого практицизма хозяйственников — за науку крылатую.

Радиоузел института извещал студентов о сдаче зачетов: по каждому предмету — кто принимает, в какой аудитории, когда… И сообщал, что начинают сдавать зачеты руководящие комсомольские работники. Сегодня сдают члены бюро: товарищ Зырянов…

Желающих послушать, как сдают руководящие товарищи, было много.

Для членов бюро каждый зачет был общественным экзаменом…

В детстве Вася всегда шел спать под неволей, со скукой и, едва продрав глаза утром, спешил вскочить. Всегда представлялось очень много дел, и все были одно другого интересней. Он думал о сне отцовскими словами: это — баловство для ребят, а нам нельзя!.. И теперь он думал: это — чистое расточение времени, спать.

— Опять? — сказал Иван Андреевич со спокойствием и кротостью, не подававшими студенту никакой надежды. — Третий раз на этом месте. Скажу Анне Васильевне, чтобы не пускала тебя.

Василий быстро прошел через весь кабинет и остановился у стола.

— Иван Андреевич, вы были заняты тот раз, я не хотел мешать.

— А теперь ты захотел мешать или мне делать нечего?

— Только несколько минут! Я понимаю, что невозможно требовать скважину на пять тысяч метров при сегодняшней технике. Но, Иван Андреевич, — страстно воскликнул Василий, — Байкал ведь придавил самый край огромного кембрийского пласта, настилающего почти всю Якутию. Если этот пласт нефтеносен, то мы можем найти нефть и в других местах, где легче разведать и бурить! На правых притоках Лены кембрий лежит гораздо ближе к поверхности, не глубже полукилометра… Пусть там окажется самая незначительная, ничтожная залежь, даже одна жидкая капелька, только бы живая нефть, — и она докажет в натуре нефтеносность кембрия. Тогда можно будет потребовать и сверхглубокую скважину, Иван Андреевич!

Зырянов смотрел на академика с робостью студента и с требовательностью мальчика, с надеждой ребенка.

— Все такой же упрямый лоцманишка. Ты чуть не утопил мою экспедицию на порогах.

— Иван Андреевич! — Василий схватился обеими руками за край стола, готовый продолжать этот спор еще двенадцать лет. — Вы знаете, что этого никогда не было! Я могу провести плот через любые пороги! Где угодно!

— Знаю. Только ты это делаешь, когда тебя об этом не просят.

Василий опасливо взглянул и успокоился. Глаза учителя смеялись.