Шрифт:
Они спрашивали в усть-Пинеге: есть ли морепроходцы, способные вожи? И в странах незнаемых, государевой крепкой державы подальше бывали ли?
Лев Меншик, спрошенный, ответил: «Я хожу кажное лето, которое льды пропустят, да отцы и предки хаживали, а было таких лет и всех наших походов на памяти сотни две. А мимо Мангазеи и государевой крепкой державы подальше — ходу нет.
Как пойдут мимо завороту, прочь от Тазовской губы, и выйдут Обской губой в усть-море — потянет ветер с моря, на них приходит стужа и обмороки великие свету не видят.
А видели, от берегу до сиверу, большого моря всего поперек восстали вечные льды, яко светлые горы, белые стены. На стенах паки воздвиглись высокие стены, а на тех стенах третьи стены, до облак.
И бывает, секутся трещинами три стены сверху донизу и расходятся щелями от облак до самой воды. Через те щели видели, за ледяною троевысокой стеной лежит и покоится синее чистое море. Потом опять горы сходятся и закрываются туманом».
На те слова пинежени отвечали люди сухопутные, льду не видали, моря не хлебали: «Мы-де забежим в те щели, еще горы не сойдутся, и бог даст, проскочим в синее чистое море. А с нами ты не убоишься ли?»
Николай Иванович оглядел слушателей, довольный их вниманием.
— Дед всю зиму читал, а я в одночасье не перескажу про то, как Лев Меншик стражал и пужал беглых людей троевысокими стенами ледяными.
А мужики бесстрашные, страху не видавшие — на Студеном море не бывавшие, — уговаривали пинеженю не бояться с ними и сулили:
«Ты будешь над нами началовож! А как придем в страну незнаемую, возьмешь у каждого после похода, сколько останется всего барахлишка, и хлеба, и живота [7] , и денег — половину места возьмешь. И красоту любую, твоей душе ходатайственную, изберешь и возьмешь по церковному обряду…»
7
Живот — домашние животные, скотина.
Лев Меншик был молодой, жены не имел. Да и рубахи надобно, да и башмачков нет, да и ферезишков нет, да и деньженец нет. Зато есть мать хворая, отец старый, братьев и сестер восемь душ, мал мала меньше, — на все рты доставал пищу Лев один, и не хватало.
Мужики здоровы, бабы не плачут, и малые дети при них. А девки смеются и освещают сумрак, яко многие зори над русские земли, упреждая жаркое солнце…
Посмотрел на их живот и запас, — у каждого большое место. Хлебного зерна взяли года на четыре и больше, еще семена. Овечек пять-шесть взяли, мясцо иссуша. И есть у них копья с железными концами, луки и стрелы, пищали для огненного боя, свинцу и пороху дивно. И шелепуги [8] , и топоры. А соли мало, и сетей не видно у них.
8
Шелепуга (шелеп + пуга) — пастуший длинный кнут, дающий очень громкий, пугающий, как выстрел, звук.
Сказал мужикам: «От Архангельского города поспевают морем в Карскую губу в две недели. Из Карские губы в Мутную реку вверх до волоку ходят пять ден, а волоком идти и кочи таскать версты с полторы. А переволокшися спуститца кочами в Зеленую реку и идти на низ четыре днища… А дальше не знают».
Еще отвечал, что ингод живут пособные ветры, а встречного ветру и льдов не живет — и от Двины ходу с Петрова заговенья, да к устью Мутные реки приходят на Успеньев день и на Семен день.
А коли-де бог не даст пособных ветров и время опоздает, тогда все кочи ворочаются и бегуть в усть-Печору. От устья Печоры-реки до Пустаозера парусным походьем два дни. И в Пустеозери зимуют.
А коли захватит на Мутной или на Зеленой реке позднее время — и на тех реках замерзают, животишка свой и запасы мечут на пусте, сами ходят на лыжах в Березовский уезд, на Оби-реки другую сторону — по-зырянски Обдор.
Лев Меншик спросил мужиков: «Бежать думаете нашей Руси сколь подальше? До вас чтобы государева рука вовек не дотянулась?»
Москвитин Первай Тарутин на те его слова махнул рукой, сказал: «О таком думать не должны. Лет на пятьдесят подальше бы: детей возрастить и до самые смерти своя в тихости дожить бы чают».
Бабы, слушая его, помалкивали, сами думают: на смерть детей не нарожаешься. Бабы спрашивали его: «Резво ли убежим с тобою в земли незнаемые? С тобою детей довезем ли?»
И Второва Тарутина молодка Евдокеюшка возговорила: «По вся дни опасаюся. И мне так тошно, а еще нынешние печали и вконец меня сокрушили…»
Подумавши, сказали ему: «Ну, ты и веди нас».
Послушав, Лев Меншик велел мужикам соли доставать побольше и призывал своих братьев и сестер. Они строили малые кочи и павозки без железа и плели сети.
— Постойте, — сказал Сеня. — Что такое кочи и что такое павозки? Почему без железа, если это лодки?
— Так сказывается: без железа. Не знаю, — сказал пинеженя.
— Без единого железного гвоздя, — сказал Василий.
— Взял у кого полтрети места хлебного зерна, у кого десятину барахлишка и денег, у каждого по его именью, все отдал матери с отцом, на пять лет питать себя и детей, а там подрастут братья и сестры Левовы. И встал Лев Меншик у стремливых людей началовожем.
Велел Меншик отложить на дорогу из всего места хлебное зерно года на четыре, еще и семена. Овечек пять-шесть каждому взять, мясцо иссуша. И копья с железными концами, луки и стрелки, пищали для огненного боя, свинцу и пороху дивно. И шелепуги и топоры. А все другое ненужное продавать или выменять на соль. Велел соли доставать побольше.