У русских жильцов мера не для земли есть — для своей силы: день трудиться. Эта мера от пращуров, когда еще на летней Руси жили и знавали день русский, полномерный.

Летом человеку посильно пройти в округе Русского жила в одно днище: по верхоянскому счету — хиломеров пятнадцать бережками Благодатного озера и Теплой реки, а по Наледи и того нет. У русских устьинцев, на Индигирке, днище пути (они и выговорить-то не умеют, говорят: нишша) не больше десяти хиломеров будет по тяжелым болотам — на сендухе, по-ихнему.

И про ущелье Догдо сказать понятнее: каменный гроб длиною в двадцать днищ.

Караульщик исполкома поведал пречудные новости или небывальщину: будто царь Иван Грозный Васильевич не оставил потомства на престоле. После него государили бояре Романовы и кончили лет пятнадцать назад. Будто бы прогнала их Москва и народ начал сам государиться. Но как понять это? Понять, как в Русском жиле живут без царя. Так ведь малое место — не то что великая Русь. И в Русском жиле не обходятся без началовожа.

Еще многое малопонятное сказывал караульщик: про каких-то помещиков, засидевших все мирские места под себя; прогнали их вместе с царем. И купцов, или купитолистов, до листа скупивших чужую долю, тоже прогнали. Они пустились разбойничать. Главаря себе нашли смелого.

— Злой, кровожадный человек, откуда взялся… А по виду мал, меньше всех ростом. За это даже кличка ему Меншик… Не твоего ли племя?

— Звать его как? — спросил Николай Иванович.

Караульщик о том не слыхал. Невелик из себя, но удал и особенно голосист. Оттого и не могут взять — страшен, дьявол.

«…Не своими руками — кату отдай». А как совладаешь с батей?

— Где его сыскать? — хриплым голосом спросил Николай Иванович.

— Зачем он тебе? — спросил караульщик. — Или тоже в разбойники захотелось? Молчи уж о нем: фамилия нехорошая у тебя.

— Убил бы его… не своими руками, — сказал Николай Иванович.

И тут же подумал: а вдруг и неправда про купитолистов, и не столь скупые, и верить надо им, а не караульщику? Вот же батя поверил… Надо спросить у самого.

— Говорят, ушел Меншик от своих купитолистов, скрылся, к большевикам прикинулся теперь. У большевиков ищи его, если очень нужен… Золото большевикам отдал. С приисков которое ограбил… Двести пять пудов, говорят!.. Будто бы сам и отвез в Москву. До чего бесстрашный человек!

Совсем растерялся Николай Иванович. Да и кто бы осилил так много дивовидного и в столь малое время?

В Верхоянске Николай Иванович увидел первое диво: колесо. В Русском жиле хватало полозьев. Второе диво: русский хлеб, из русского зерна. В Русском жиле пекли его из рыбьей икры, а зерно последнее, привезенное пращуром из Москвы, берегли в святыньке. Третье диво: деньги серебряные и даже медные, куда получше копеечек царя Ивана — недорогие. Грамотки пестрые, мятые, одинаковые, одна в одну, и непрочные — дороже денег; самая худая — во сто раз дороже новой копейки. Обман! Хватали заместо денег. Слепые, что ли? Николай Иванович попросил все жалованье деньгами. Подивились, не хотели дать: долго считать. Заругались. Все же таки дали.

Ему давали так много денег серебряных, а еще больше медных за его ненужную, дитячью службу (дитю послать — сбегает, отнесет грамотку), что заветные моточки в копейном ящичке — дупле стали малостью после первого жалованья; после второго — и весь родительский тайный клад умалился в глазах Николай Ивановича. И таскать на себе свое жалованье стало нудно и надсадно. Притом же и люди верхоянские смеялись над его мешком. Он на это внимания не обращал. Смеялись и над копьем и над луком, мало ли…

Но сначала дали ему деньги, а потом начали отбирать, да и неправедно: за то, что ел, и за то, что пил, и — господи помилуй! — за то, что в доме поспал. Отобрали много денег.

Тогда, осмотревшись, ушел из Верхоянска. Ушел также из Якутска. На белой дороге, потом на зеленой дороге до Байкала и до Иркутска научился брать деньги и не отдавать: помогал людям, его кормили и давали ночлег, а там, где требовали деньги, он обходился так, без еды, и спать умел на воле. Брал грамотки заместо денег: надумал обменять обратной дорогой. Не одни верхоянские верили грамоткам, везде верили.

В Черендейском затоне дали ему работу, мог бы ждать у реки лета. Но он уже всею душою был на обратном пути, устремлялся на восток солнца, во всем стремлении подобный пращурам, и зимовать спешил на ходу.

Он хотел возвратиться другою дорогою на Индигирку, только бы не через страшное ущелье Догдо зимой: по его тарынам и накипям и через его жерла во льду, извергающие студеную воду вместе с рыбой столбом и заглатывающие путников. А чтобы избегнуть Догдо, приходилось обойти вселенную, сказали ему якуты.