— Знал, а как же. И прадеда знаю, Агафангела. Почитаю мученика Аникея Тарутина.

— Простите за нескромный вопрос, папаша: с какого вы кладбища явились?

— Грубый и дерзкий ты человек, Семен! — строго сказал Черемных.

— Извиняюсь: из каких вы собачьих мест, гражданин?

— Мы-су называем Индигирской рекой. А Собачьей рекой обзывали казаки, недруги наши, в давнее время.

Сеня с преувеличенной серьезностью спросил:

— Будьте любезны, гражданин: вы слыхали о том, что мы царей скинули с России? Про Октябрьскую революцию слыхали?

— Слово ваше слыхали, — сказал индигирец и замолчал. — Ты скажи ему, как величали твоего батюшку — отца.

— Агафангел Семенович.

— А ты, гражданин, действительно знаешь его прадеда? Живет, значит, второй век неизносимый старик?.. А я так думаю, протчем: обознался ты. Тарутиных много ведь. Но скажи, как ты его отчество угадал?..

— Этот Семен похож на деда Семена, — сказал Меншик. — Утешится прадед Агафангел, слава богу: дитя живое на Руси.

— Слышишь, Семен? — сказал Черемных, лукавя и ничуть не поверив. — Где же ты прадеда кинул?

— Не он покинул, — ответил Меншик за Сеню, — прадед Агафангел послал сына Семена в Мир, на Русь поглядеть. Семен, сын Агафангела, не вернулся в жило; на Руси родил сына, стало известно. Нарек Агафангелом, как водится у них в роду. Агафангел родил Семена, видишь — этого.

— Дед не вернулся в жило, говоришь? Стало быть, — обратился Черемных к Сене, — ты родом из жила?

Сеня пожал плечами:

— Первый раз слышу это допотопное слово.

— Жило? Так и называется? Большое село? — спросил Зырянов.

— Где это место? — спросил Ваня.

Индигирец не сразу ответил.

— Называется — Русское…

— Много жителей в Русском Устье. Я слыхал про него, — сказал Зырянов.

Индигирец легко и охотно заговорил:

— В Русском Устье шесть дымов: Тихона Киселева, Андрея Скопина, Ивана Чихачева, Николая Шелоховского, Григория Шкулева. А вниз плыть, будут в Горлышке два дыма Егора Чихачева. В Шаманове один дым Александра Чихачева. В Орешине один дым Димитрия Чихачева. В Лобазном один дым Митрофана Чихачева…

Индигирец медленно перечислял селения, состоящие из одного дома, редко из двух, а более шести «дымов» не указывал ни в одном, а в иных однодымных селениях не называл ни одного жителя: вымерли, не то выехали, он не знал.

— В одном селе, как же не знаете, — сказал Черемных.

— Все разные жила, — сказал индигирец, — от устья на пятьсот верст вверх по реке, а выше нету соседей русских.

— Понятно, — сказал Сеня. — Дальше пятисот верст, какие же это соседи. По вечерам ходите чай пить к соседям?

— Мы не ходим.

Индигирец замолчал, обдумывая сказанное им самим.

— Русскоустьинцам тяжело принимать гостей. У них — центра. Для собак и то никто не привозит. И поживут, невест свезенных посмотрят. Устьинцы всех корми. А их шесть дымов. Разорение.

— Известно, — сказал Черемных. — Раз приехали, значит, гости.

— И собаки гости? — насмешливо спросил Сеня.

— Собаки гостевы, протчем, — сказал Черемных. — Родители у тебя, отец-мать?

— Что ты, что ты, живые. Неладно говоришь. Живые у меня отец и мать.

— Понятно, протчем, или думаю… — сказал Черемных, подумав. — Так у них: кого поминают в родительский день — те родители. И не стали звать поминальным словом живых, спаси бог… Ну, протчем, больше рыбу ловите?

— Еще птицы много. Гусей и лебедей по морю яко талый снег плавало. Бывало, волны не видно под птицей. Хорошее бывало гусевание. Море окрестили Гусиным в том месте: Гусиная губа. В невода ловим гусей.

— Это же новый барон Мюнхгаузен, — озабоченно сказал Сеня. — Такая встреча бывает раз в жизни.

— Голыми руками берут гусей, — сказал Ваня, томясь.

— Ну, и что ты с ними будешь делать в Русском Устье? Это же мокрая тюрьма без стен.

— Не греши, Семен, там православные люди живут, — сказал Тихон Егорович. — И скажу тебе: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

— В Русском Устье мокро, — согласился индигирец. — От избы к избе по воде, все лето. А гусей брать как же не руками?..

Человек продолжал говорить. Он, может быть, очень долгое время не общался с людьми. Ему хотелось говорить.