– Такое впечатление, что ты до сих пор ему благодарен, – осторожно покосился на него Павлуша.

Андрей Константинович ответил не сразу. От ливановского взгляда не укрылось, как он с трудом сглотнул, прежде чем заговорить.

– Того, кому я благодарен, не существует. А того, кто за ним реально стоял, я ненавижу. От всей души. Вы не до конца отдаёте себе отчёт, с кем собственно имеете дело.

– Ты несправедлив к нему, Андрей Константинович, – мягко заметил Ливанов.

– Несправедлив?! Я по сравнению с вашим Ромой просто Ангел, – жёстко ответил на это Руднев. – Меня вылепил он. Придумал и сделал. Я даже не знаю, каков я настоящий!

– Ты просто обижен на него, – слегка поморщился Павлуша.

Руднев резко остановился и развернулся к Ливанову лицом, оценивающе прищурив свои яркие глаза.

– Обижен? Нелепо обижаться на человека, который убивает тебя – раз за разом. Ты не находишь, Ливанов? Эй, я снова труп? – он надул губы и, сердито сдвинув брови, строго погрозил кому-то невидимому пальцем, очень убедительно изображая оскорблённое достоинство. – Ну всё, не подходи ко мне никогда. Я больше с тобой не играю!..

Ливанов от этого представления просто впал в истерику: он силился что-то сказать сквозь смех, но едва взглянув в невозмутимое рудневское лицо, снова сгибался, конвульсивно выталкивая из себя странные кашляющие звуки.

– Вот что хочешь со мной делай – но это не ненависть, – наконец, отдышавшись, сумел выговорить он. – Мне часто приходится с ненавистью сталкиваться – по роду деятельности: митинги, протесты, война… Её я ни с чем не спутаю!

– В самом деле? И что же, по-твоему, я к нему испытываю, если не ненависть? – заинтересовался Андрей Константинович.

– Любовь, – уверенно ответил Павлуша. И решительно добавил, – И – да – ты на него обижен.

– Ты сумасшедший, Ливанов? – сочувственно поинтересовался Андрей Константинович, склонив голову набок. И вдруг, схватив Павлушу за шиворот, с силой толкнул его в воду. Ливанов, замахав руками, полетел навстречу волне головой вперёд и едва сумел удержаться на ногах, но веселья не растерял.

– Спятил? У меня мобильник в кармане, – радостно хохотнул он, возбуждённо сверкая глазами. – Э-э-э… Я могу выйти? А то я уже ноги промочил…

– Конечно, Ливанов, – вкрадчиво ответил Андрей Константинович и выразительно хрустнул пальцами. – Конечно, выходи. Продолжим наш сеанс психоанализа…

– Я не поклонник психоанализа, – блистая белоснежной улыбкой, предупредил его Павлуша и сделал пару шагов назад. – Я поклонник быстрого спортивного бега.

– Очень полезное увлечение, – одобрил Руднев, медленно приближаясь к самой кромке прибоя, так что прозрачная волна уже лизнула его ботинки. – Надеюсь, бегаешь ты также быстро, как соображаешь…

– Я тоже надеюсь. Потому что я настаиваю: основное и самое сильное чувство, которое ты испытываешь по отношению к Роману Аркадьичу – это любовь. Не в каком-то там пошлом смысле... Ты просто чувствуешь, что он родной, свой. Так же, как Панарин. И что бы ты ни делал, ваша связь никуда не денется. Признайся: именно это тебя и бесит.

Лицо Руднева резко потемнело, он задохнулся – то ли от гнева, то ли от острой боли, которая внезапно пронзила его сердце, потом неожиданно развернулся и быстрым шагом пошёл к отелю. Ливанов не стал его догонять: пристально поглядел Рудневу в спину, задумчиво покусал ноготь на большом пальце и, не снимая ботинок, медленно побрёл по мелководью в противоположную от отеля сторону.

– Рассказывай, Ливанов. Что за гадость вы ещё для меня приготовили? – Голос Руднева прозвучал глухо, и Павлуша вздрогнул: в темноте не было видно, где тот находится.

Прикрыв за собой дверь рудневского номера, он нащупал на столике у дивана лампу и щёлкнул выключателем.

– Ты чего в темноте сидишь? – бесцветно обронил он, вместо ответа.

– Это символ, – желчно скривился Руднев, – моего нынешнего неясного положения.

– Брось. Никто не виноват, что ты в упор не желаешь замечать очевидного.

– Только посмей повторить свои бредни – я тебя загрызу, Ливанов, – стиснул зубы господин адвокат.

– Как хочешь. – Павлуша устало пожал плечами. – В таком случае мне нечего тебе сказать…

– Нет уж, ты скажешь! – раздражённо бросил Руднев, зловеще сверкая в полутьме яркими глазами. Он сел на диване, где пролежал последние два часа, сверля ненавидящим взглядом потолок, и угрожающе уставился на Ливанова.

– Зачем тебе, Руднев? – Ливанов без сил плюхнулся в кресло и с блаженным вздохом вытянул ноги в мокрых ботинках. – Меньше знаешь – крепче спишь…

– Это не про меня, – процедил Андрей Константинович, продолжая гипнотизировать Павлушу злым взглядом.

Ливанов прикрыл глаза и пробормотал – полное ощущение, что – засыпая:

– Викентий Сигизмундович учил меня в своё время, что знание надо принимать с благодарностью. Потому что это всегда дар. Бескорыстный. И это надо ценить. Ты подумай, Андрей Константинович, оно тебе надо?..

Повисшая в комнате тишина, разбавленная мерным дыханием моря, колыхалась волнами, убаюкивала, укачивала.