– По личным делам.

– По каким личным? – нахмурился было Хицугая. Хинамори продолжала молчать, кусая губы, и капитан вспомнил свои собственные слова: "Я не собираюсь влезать в личную жизнь твоей сестры – она вполне взрослая и ответственная". И пусть это было сказано про Куросаки, но разве Момо не заслужила такого же доверия? В конце концов, она – лейтенант, да и отпроситься нужно было у капитана, получить разрешение от Первого. Её отпустили, значит, и он не в праве ей указывать.

Видя, что Тоширо уже не ожидает от неё ответа, Хинамори решила вернуться к прерванному плану:

– Так ты собираешься её целовать?

– Нет! – раздраженно ответил Хицугая.

– Почему? – упорствовала шатенка, но тут её озарило: – Ты не умеешь, да, Широ-кун? – Тоширо дёрнулся, но Момо и тут его добила: – Так я покажу!

Хинамори резко приблизилась, протягивая руки, хотя, вообще не понятно к кому. На ком она собиралась показывать: на нём или на Куросаки? И то и другое было для капитана воплощенным бредом, поэтому Хинамори наткнулась на выставленную ладонь:

– Спасибо, Момо, я сам... разберусь.

Тоширо повернулся к полусидевшей на скамейке брюнетке. За это время ничего не изменилось, разве что её духовная энергия прекратила совершать дикие скачки и более-менее успокоилась. Капитан продолжал сидеть с ней рядом вполоборота, придерживая её одной рукой за талию. "Точно, убьёт", – подумал он на прощание, прикрыв глаза, но в почти звенящей тишине явственно расслышал тихий голос Хинамори:

– Не разберёшься, – казалось, она говорила это для себя и вовсе не желала, чтобы её услышали, но... Хицугая услышал и вспылил:

– Ах, не разберусь? – вскочил он (гигай Тоширо, продолжавший сидеть там же, успел придержать Куросаки). – Не умею, да?!

Хинамори отступала, глядя исподлобья на наступающего капитана. Она открыла рот, чтобы что-то возразить или вразумить, но Хицугая быстро приблизился и, обхватив её, впился в губы девушки. Момо испуганно замерла, её ладошки уперлись в грудь парня, глаза пораженно распахнулись, став ещё больше, хотя куда уж больше, и так не маленькие. Но последней каплей стало, когда Тоширо, раскрыв её рот, проник туда языком. Хинамори дёрнулась и, лишь парень ослабил хватку, отстранилась, от души залепив пощечину.

Хицугая так и застыл с повернутой от удара головой. Щека горела, и это приводило в чувство.

– Прости, – тихо прохрипел он. – Прости меня.

– Совсем дурак? – возмущенно пыхтя, Хинамори отерла губы тыльной стороной ладони. – Ты же... ты же мне как брат. Зачем целоваться полез? Тьфу!

– Тогда к чему это всё? – раздраженно проговорил Хицугая и вернулся к скамейке. Он определенно не понимал, чего добивалась Момо, которая теперь отчаянно отплевывалась. Гигаи разглядывали деревья, небо и вообще пытались слиться с окружением.

– Дурак ты, Широ-кун, – с чувством произнесла Хинамори. – Она же тебе нравится. Вон как о ней беспокоишься. И потом, – Хинамори лукаво улыбнулась, – если она очнётся от твоего поцелуя, у тебя будет дополнительный козырь.

Хицугая, вновь севший на скамейку рядом с бессознательной Карин, смотрел на её лицо и размышлял над словами Момо. Неужели она действительно ему нравится? Хотя, себе-то можно не врать, нравится! Иначе не было бы всех этих неприличных фантазий, ревности к футболистам и партнёру по танцам. Хицугая приобнял Карин за талию, чтобы она не скатилась, приблизился к её личику, осторожным движением убирая прядки волос за уши. Видок у девушки, надо сказать, был совсем не романтичный: на щеках – грязь, лоб посечён и весь в мелких царапинах, нижняя губа разбита, хотя кровь уже свернулась, образовывая корочку. Тоширо заметил, что гигай Хинамори, склонившись рядом, протягивает ему салфетку. Капитан на автомате взял её, и в нос ударил резкий запах лосьона, которым была пропитана влажная салфетка. Тоширо нахмурился, от Карин пахло цветочным ароматом с примесью чего-то перечно-терпкого, и пусть она сейчас грязная, это лучше, чем стерильный запах салфеток.

Поминая поцелуй Куросаки на той неделе, Тоширо решил, что в случае чего заявит, что это была 'мстя', и коснулся губ брюнетки. Коснулся и отстранился, краем сознания отметив, как на заднем плане ворчит Хинамори про что-то ненастоящее. Куросаки в себя не приходила, и Хицугая, осмелев, повторил попытку, уже не просто касаясь, а действительно целуя, сминая, обнимая её губы своими. Прочувствовал и привкус крови, и шероховатый рубчик от ранки,... и изменившееся дыхание.

Куросаки открыла глаза и первое, что увидела, был серьёзный взгляд глубоких зелёных глаз. Но эта серьёзность была не с привычным холодом и безразличием, а, наоборот, с теплотой и заботой. Заметив, что девушка очнулась, Хицугая протянул ей влажную салфетку, которую, судя по всему, изрядно помял. Девушка взяла предмет гигиены, коснувшись при это пальцев синигами. Тоширо вздрогнул, отвёл глаза и отстранился. Теперь Карин заметила, как было тепло от его руки, лежавшей до этого на поясе. Куросаки протёрла саднивший лоб и только тут увидела двух близняшек, наблюдавших за ней: одна – с любопытством, другая... – синигами. Ага, очень однородные суждения. Но, так и быть, чтобы исправиться, скажем, что синигами наблюдала скорее со смущением и потаённым довольством, а вторая, очевидно, была её гигаем. Опять неоднородно, ну да фиг с ним.

Карин рассеяно посмотрела на Тоширо, тот тяжко вздохнул и, изъяв салфетку из рук брюнетки, принялся стирать грязь со щёк. Затем он перевернул салфетку чистой стороной, придержал подбородок девушки сгибом указательного пальца и стал аккуратно смывать запекшуюся кровь. Карин бы с удовольствием бы помлела от осторожных движений капитана, но расслабиться мешало присутствие синигами, хотя та старательно делала вид, что её тут нет.

Не выдержав, Карин отобрала у Хицугаи салфетку и сама занялась своим видом. Тоширо выдохнул, казалось, с облегчением и встал, принимая привычный холодный вид.