– Нет, не жаль, – тихо ответила Виктория. – Я давно оторвала от себя эту жизнь, мне не терпелось стать самостоятельной. Тебе тяжелее, тебе не по своей воле пришлось уйти, но я тебя не жалею. В конце концов, ты парень – обязан это переболеть и стать, наконец, взрослым. Что бы ты делал, как закончил бы школу? Подался в институт? А дальше – работа до конца дней своих. Пенсию я в расчёт не беру. Скукотень, тем более хорошо жить в такой стране могут позволить себе только люди с капиталом. А пролетариат с ожирением мозга работают на них днём и потом в ночную смену, воруют, ради… каких-то бумажек? Разменные моменты, как Иуды. Серые люди. Гордись, что ты попал на этот путь! Лучше уж в тюрьме сидеть с чистой совестью, чем унижаться на воле.

– Кстати, о тюрьме, у тебя есть план, как до суда освободить подследственного?

– Существует целый свод законов, можно найти несколько лазеек, в частности – освободить его под подписку о невыезде. Но он шефу нужен в Москве. Идём в номер, пока Муравьёв не переубедил дать ему отдельный.

– Ну уж нет! Ты обещала мне сегодня рассказать о сионистах. Я… я не понимаю: ты всё знала, что-ли?

– Знала конкретно о чём? – Виктория подозрительно сощурила глаза.

– Не притворяйся, – Михаил отвернулся. – О том, что большевики были иллюминатами.

– Знала.

– Да?! – от злости воскликнул Орлов. – Вот так вот просто? Они же наши враги, а… а ты их превозносишь, как героев! Что это было сегодня? Демонстрация, вот эти вот красные ленты. А номер-камера? Камера лидера иллюминатов, сионистов… как их там точно…

– Прекрати психовать, – железный голос Дементьевой беспрекословно подействовал на Михаила. – Во-первых, последние большевики умерли около десяти лет назад, а тем более – большевики-сионисты. Они полегли ещё в 30-х годах, какие они нам враги? Во-вторых: наш враг – не Керенский и не Ленин, наш враг – Единая партия. Наш враг – нынешний строй. Комитет 300, крестоносцы – как угодно, имена не имеют значения. Нужно по делам судить, а не по тому, кто официально был сионистом, а кто не был. И, в-третьих, если бы не этот самый лидер иллюминатов, то никакого освободительного переворота для людей не было бы – это факт, а не то, что он хотел или не хотел.

– Ладно, всё, остынь. Я понял, ну а… артефакт? Ты о нём знаешь?

– Не знаю, – с желчью прошипела девушка. – Я никогда раньше не встречала ни упоминай, ни архивов, ни воспоминаний об артефакте. О нём осведомлен лишь узкий круг лиц, можешь сам догадаться – что за круг.

– Иллюминаты?

– Да. Я больше, чем уверена, что он либо у них, либо они до сих пор собирают информацию.

– Кстати, а откуда ты услышала?

– Твой отец мне говорил. Он работал над поиском ключа, и как-то упомянул, что это может быть совсем не документ. Мы долгое время проводили за разборкой архивов, он многое мне рассказывал, но… это никак нашей темы не касается. Ты успокоился? Идём.

Михаил смирился с апатией, обычно она начиналась в конце августа – сказывалась холодная погода северного города. Он уныло поплёлся вслед за блондинкой, а на ресепшене его окликнула девушка-администратор.

– Послушайте, – шёпотом подозвала она его так, чтобы Виктория не услышала и ушла вперёд. – Я пыталась предупредить девушку, но она так горячо спорила с молодым человеком, что просто не дала мне сказать и фразы. Вы выбрали не очень удачный номер…

– А что там такое?

– Там сквозняки жуткие, номер оборудован, конечно, но мы крайне редко туда кого-то заселяем, жалуются посетители, – пожала плечами девушка. – Странное дело.

– Почему? – Миша наклонился поближе к ресепционистке, может, так он лучше поймёт.

– Прораб несколько раз проверял стены, но никаких погрешностей в плане строительства обнаружено не было – стены кирпичные же. Послушайте, если вам будет некомфортно – только скажите.

– Михаил Николаевич, мне вас долго ждать? – крикнула Виктория из лестничного проёма. Михаил на прощание поблагодарил администратора за информацию. Благо, та избежала употребление слова “мистика”, иначе третий раз за день он бы не перенёс.

– Ах, просто потрясающе, – Виктория влетела в двери комнаты и закружилась на месте, чтобы оглядеть всё вокруг. – И как же им не было стыдно переделывать историческое достояние в гостиницу?

– Как ты любишь говорить – капитал, – Муравьёв взглянул в окно, чей вид указывал прямо на Неву. – Камера небольшая, и что за... здесь две смещенные кровати. Я пас!

– Это уже десять лет, как не камера, – возразила Виктория, бросая в сторону фетровую шляпу. – Неужто сложно их разъединить? Я занимаю диван!

– Я не хочу ютиться в этой камере, как гастарбайтер!

– Да пошёл ты! – весело кинула блондинка. – Хоть в коридоре ночуй, но ни копейки я тебе не доверю. Ты прерываешь роскошный момент идиллии. Как часто говорил Свердлов: объявляется шестидесяти минутный перерыв, потом продолжим съезд.

– О ради Бога, Боже мой! – с воплями просипел иудей Муравьёв и рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Миша осмотрел комнату: светлые стены, две-три картины на стенах с какими-то натюрмортами, в углу небольшой диван, в другом углу – две сдвинутые кровати. У стены рядом с дверью стоял шкаф, который попал под оккупацию вещей Виктории. Поодаль от шкафа – письменный стол. Ну да, мало что изменилось, если сравнивать с фото. Даже телевизора нет.