– Можно. Только тебе этого не понять, потому что твоя семья сама имеет управу на простых людей.

– Что ты со мной так разговариваешь, будто это я другими управляю?!

– Повзрослеешь – будешь. Тебе в наследство имение перейдёт, заводы и леса. И ты, и дети твои.

– Не буду! Не хочу!

– Ну что за детский лепет, – зашипел “Фауст”. – Придётся, кто будет, если не вы. Конечно, если верить моему товарищу, то когда император перестанет управлять, больше никто не будет управлять. И тогда бы станете свободной.

– Так жалко же императора. Что он будет делать?

– Так же, как и все, будет жить, наверное...

Примерно такой диалог проходил между молодыми людьми в ту ночь. И не заметили они даже того, что подруги Стефании, которые так и не дождались её, пошли за ней и теперь, хихикая, наблюдали на Вержинской и новым управляющим. “Кокетничает, верно, – перешёптывались они. – А Стешка-то не промах”.

Вечера Сергей проводил в особняке Вержинских за обыкновенным диалогом с дочерью управленца, но только когда оставались наедине. И если относиться к своему творчеству не с художественной, но с философской точки зрения, то и ты, любезный читатель, прекрасно знаем, какой исход приобретёт развязка этой истории. Но любая история имеет свою альтернативу, которая зависит от того или иного угла созерцания и понимания, и факт – объективную истину, от которой ни мне, ни тебе не сбежать и не спрятаться. И те и другие впечатляющие, но такие простые обороты мыслей не могут не заворожить молодые: холодные и горячие умы, особенно если ум принадлежит юной, а потому и наивной девушке, которая, познавши некоторые философские аксиомы, наивной себя вовсе не считает. Дорогой читатель, естественно образ той девушки является метафорой и именно ты к их числу, разумеется, не относишься. Ты, можно сказать, избранный, понимаешь людей и понимаешь меня.

Однако, в этом мире всё относительно. Есть гении, однозначно тебя образованнее и умнее – те, на кого вы ровняетесь. Это ваш идеал – будь то духовный лидер или ты просто влюбляешься в него по картинке. Во всяком случае в любом противопоставлении с ним ты претерпеваешь полное фиаско, потому что ты не можешь даже возразить ему, оттого, что невозможно муравью спорить с Богом!

Он скажет о шовинизме и вы пойдёте сжигать евреев и цыган на кострах “священной” инквизиции, скажет о революции, и ты уже готов мчаться, сломя голову, штурмовать дом правительства. Да он скажет, что зелёные обои лучше бежевых, и ты сойдёшь с ума, если одним резким рывком не сдерёшь, как кожу вместе с мясом и кровью, эти ненавистные “бежевые” идеи своей сущности...

Прости меня из-за лишней эмоциональности и грубости, но как об “идеалах” можно говорить без цинизма, пафоса и, конечно же, благоговения, ведь и ты и я – мы независимы от этого бреда.

Стефания, наивная девчонка, зависима была, более того, она, раскрыв глаза и рот, с трепетным содроганием всё слушала и слушала “Фауста” с таким примитивным, земным именем Сергей. Он открыл ей новые горизонты, как иную сущность произведений Пушкина, Достоевского и его заклятого врага Тургенева. Почему мир, переживая, плачет за одного усопшего, покуда миллион смертей – статистика.

“Да, тебе это не французские романы читать”, – говорил он ей с улыбкой. Неужели он имеет что-то против беллетристики, спрашивала у него Стефания, на что “Фауст” отвечал, что товарищ её “милихлюндии” не любит.

“Фауст” был холоден, в словах своих бесстрастен и сдержан по-аристократски. Он казался девушке каким-то невероятным явлением, героем антиутопии, философом, и даже задерживала дыхание при его рассказах о никому не известной стране. А когда она спрашивала, откуда он всё это знает, Сергей отвечал, что товарищ его знает и сказывал прежде.

– Я рассказывал о тебе товарищу: ты ему нравишься.

– Я? Да чем же? – покраснела девушка. – Я же самая обычная.

– Обычная, – согласился Сергей. – Но тем ты ему и нравишься: ты обычная, простая, без пошлостей, официальности и фамильярности.

– Когда же ты скажешь, кто твой товарищ? Когда ты меня с ним познакомишь?

– Познакомлю, – “Фауст” повернулся к окну. Обычная, но всё-таки ещё такая глупая, не понимает она метафор. А сказать прямо: согласиться с суевериями. Нигилистом он не был, но было кое-что другое: то, что никак не вписывалось в его планы.

Стефания откинулась на спинку кресла, отстранив руку, которой подпирала щёку, от лица. Ей было чересчур лестно и приятно, хотя слышать комплименты было не в первой.

Больше полугода Сергей продолжал работать на Станислава Вержинского и больше полугода встречался со Стефанией. Девушка была счастлива: любила Сергея, не говорила никому дабы “не компрометировать ни себя, ни его”. Родители её не могли не заметить, что их дочь регулярно по вечерам уходит из дома, а возвращается либо поздно ночью, либо глубоко за рассвет. В один из февральских дней, когда на морозной улице свой покров ещё стелили белые снежинки, Станислав Андреевич в гостиной своего дома сидел в кресле с интересом и предельным вниманием читал свежую газету. Вдруг его глаза остановились на одной строчке, мужчина побледнел и бесконтрольно провел рукой по лицу.

– Гульнара, слышала ль ты, что наш Николай Александрович отрёкся от престола? – спросил Станислав Андреевич, быстро придя в себя, покуда его жена, услышав вопрос – оторопела. Она отвлеклась от вязания и поверх очков, которые носила лишь при чтении, и с недоверием взглянула на мужа.

– Не слышала. Обманываешь меня, поди? – ответила она, подняв брови. Когда Станислав Андреевич отрицательно покачал головой, мать схватилась за сердце. – Да что ж это такое твориться! Десять лет лишь прошло с одного помутнения, на те – ещё! Только год начался, а там им всё неймётся! Сам, поди отрёкся… Но сейчас, когда идёт война, в такую минуту. Наш Сашка-то в Польше, на Висле затем погибал разве? – возмущения женщины слились со слезами о покойном сыне. Она достала из рукава своего платья платок и промокнула глаза. – Говорила ему: куда ты идёшь, не успеешь оглянуться – застрелят! Э-эх!..